быть, это было в елизаветинские времена, когда он сам участвовал в "Глобусе".

Может быть...

"Гамлета" не надо толковать, не надо натягивать, как кафтан, который трещит по

швам, на какие-то современные проблемы, а если не трещит, то висит, как на вешалке, совершенно бесформенно. Там достаточно своих мыслей, которые по сию пору

бессмертны. Нужно только уметь прочесть их...

Если книга — только материал, на котором ты высказываешь свои мысли, тогда

нельзя обойтись без привлечения современных проблем, иначе ты не художник, иначе

твой фильм будет научно-популярным, историографическим, не имеющим

художественной ценности. А если ты экранизируешь бессмертное произведение, нужен уже совсем другой подход...

— О великих произведениях, о "Гамлете" в частности, говорят, что они требуют для каждого поколения своего прочтения.

— По отношению к "Гамлету" это совершенно несправедливо.

— Но история показывает, что именно так и было.

— Да, так и было, к сожалению. Но Шекспир написал значительно более

глубокую вещь, чем те спектакли, которые мы видели, о которых мы знаем.

Сколько лет, сколько десятков лет Гамлет был томным юношей с длинной прической, в черном трико с буфами, в камзоле с золотой цепью! Хотя доподлинно известно, что

Шекспир видел совсем другого, тридцатилетнего человека, страдающего одышкой. А

ведь то время было еще ближе к Шекспиру, чем наше. Однако играли так, как

хотелось. Мода была такая.

* Разумеется, любая постановка — толкование. Но Тарковский говорит о другом: об отсутствии внутренней установки на толкование и интерпретацию. Тарковский

говорит об аутентичности: надо просто войти в тот дом, который построен несколько

веков назад. Надо увидеть в пьесе проблему вечную, а не ту, что, мол, устарела и ее

надо приспособить к условиям времени. Гамлет страдает тем же, чем мучается сам

Тарковский. Потому надо играть, не играя...

196

Как только Гамлет становится вот таким томным принцем, кончается все. Умирает

Гамлет Шекспира...

Я бы ставил все совершенно иначе, и места действия были бы другие. Но не это

главное. Как снимать — это мое режиссерское дело. Но характеры, идея вещи должны

быть сохранены обязательно, потому что они совершенно бессмертны. Идея "Гамлета"

— конфликт человека будущего с настоящим. Он обогнал свое время интеллектуально, но вынужден жить среди своих физических современников. Он рефлексирует

непрерывно. Почему? В чем дело? В чем главный вопрос?

А главный вопрос — почему он не действует. Может быть, потому, что он ни в чем

не уверен, думает, что он слаб? Ничего подобного. Гамлет отлично понимает, что

конфликт неразрешим. Поэтому он и говорит: "Быть или не быть?" Конфликт

неразрешим, вмешается он в него или не вмешается. И, зная это, Гамлет заранее видит

бессмыслицу борьбы. Он обречен. А с тех пор как он начинает действовать, он погиб и

для самого себя. Представляете, какими методами он должен бороться в этом мире!

Какая должна быть "мышеловка"! Какой должен быть поединок! Короче говоря, он

становится на позиции своих врагов. Он должен драться их же оружием так же подло, как они. И в результате — неизбежная гибель. Потому что ничего нельзя изменить.

196

Гамлет обогнал свою эпоху на много, много лет вперед. Он понимает, на каком свете

живет и что только будущие времена, которым он принадлежит духовно, способны

что-либо изменить.*

— Каким же образом человек может воздействовать на время? Или он совсем бессилен?

— Нет, человек обязан действовать. Гамлет правильно решает. Он должен

действовать, если даже понимает, что погибнет. Погибнет, как Джордано Бруно, как

многие борцы за идею. Ведь Гамлет дерется за идею. Он не может стать мещанином, принять все то, что его окружает, хотя знает, что обречен. В этом величие его духа и

его гениальность.

Гамлет колеблется потому, что не может победить. Как быть? Что делать? Ничего

нельзя поделать. Так будет всегда. Но он все равно должен сказать свое слово... И гора

трупов в конце. И четыре капитана его выносят. Вот в чем смысл "Гамлета", а не в том, быть или не быть, жить или умереть. Чушь! Нет здесь никакой речи о жизни и смерти.

Речь идет о жизни человеческого духа, о способности или неспособности акклиматизи-роваться, об ответственности великого человека.

Человек все равно обязан действовать! Гамлет действует, хотя знает, что не

* Здесь Тарковский говорит по шаблону, прекрасно понимая, что прошедшие со

времен Шекспира века ничего в проблеме не изменили, лишь чудовищно усилили

конфликт одухотворенного человека с инстинктами плебейской массы вокруг.

Современному Гамлету духовно и этически выжить среди почти сплошных «шариковых», в обществе, где на месте королей и лаэртов — массовый человек Ортеги,—

труднее во сто крат. И Тарковский прекрасно понимал, что будущее в этом смысле не

сулит ничего радужного. Наступающая эпоха делает шекспировскую проблему просто

трагически кричащей, ибо это проблема лавинного умножения зла в мире, где

обоготворена игра и агрессивность как всеобщий стиль жизни.

197

197

в его силах сломать этот мир, этот замок. В лучшем случае он сам станет в нем

королем.

Это можно так сделать! И тогда во все времена вещь будет понятна.

Существует прогресс. Но есть человек, который обогнал прогресс. Он приехал

издалека, долго учился, не участвовал во всех междоусобицах. Это интеллигент.

Интеллигент высокого класса. Только русские могут понять, что это такое...»

В этом раннем монологе Тарковского много путаницы, самопротиворечий. С одной

стороны, Гамлет — интеллигент почти в русском смысле этого слова, то есть духовная

монада, стоящая вне прагматики технологического мира. А с другой — борец за идею, ура! «Гамлет правильно решает, что человек обязан действовать, не быть мещанином»

и прочие советские прописи. А с другой стороны, Тарковский говорит глубочайшую

фразу: «С тех пор как он начинает действовать, он погиб и для самого себя». Вот в

этом-то и ключ. Вот почему он колеблется так долго, не действует: он понимает, что, вступив на тропу физической борьбы, он губит свою душу, в новом,

«революционном», качестве он не нужен сам себе. Победи всю эту свору и выживи, Гамлет все равно вынужден был бы покончить самоубийством. То есть его решение

действовать было на самом деле решением погубить свою душу. Во имя чего? Во имя

исполнения долга перед памятью отца — то есть механического «священного долга»: верность той аристократической традиции, в которой он рожден. Но почему

«механического»? Потому что тут не выбирают. Традиция тиранствует, хотя она и

«священная».

197

Гамлет перерос Лаэртов и Клавдиев, но он еще недостаточно высок, чтобы быть

вне сферы правил их мира. Трагедия Гамлета — это трагедия интеллигента, то есть

человека, находящегося в промежутке; стадо ему чуждо и в то же время он может жить

только при стаде, в некой горделивой, брезгливой дистанцированности от него. Однако

едва стадо задевает его интересы, его «честь» и т. п., как он не выдерживает и весь

внутри закипает. Ибо он еще многое-многое в себе и в мире измеряет мерками стада.

Считая себя одиночкой, аристократом духа, он не может жить в одиночестве, ему не

хватает духа, чтобы перейти на следующую внутреннюю стадию и действовать

методами, скажем, Чжуан-цзы или кастанедовско-го Хуана Матуса.

Проблема Гамлета — это в каком-то смысле проблема Пушкина, пойманного в

капкан околопридворных интриг. Конечно же, и здесь «шерше ля фам». Пушкин так

же был уловлен понятиями кодекса чести, священного долга, святой жажды мести, то