материал, из которого я хочу выстроить эту вещь,— прост и все же одновременно

исполнен бесконечной глубины и тривиальности (но лишь в той степени, чтобы не

дать клониться ей от сущностного). Я бы даже определил этот материал как идеальный

— так сильно я его чувствую, знаю и сознаю. Весь вопрос в том, удастся ли мне это?

Удастся ли в идеально выстроенное тело вдохнуть душу...»

6

Редко когда Тарковский бывал так обстоятелен, повествуя о замысле своего

фильма. Вот его рассказ: «В свое время был написан литературный сценарий "Белый, белый день" Мишариным и мною. Я еще не знал, о чем будет картина, не знал, как

сценарно это будет оформлено и какую роль займет там образ, линия — это точнее, линия матери. Но я знал только одно, что мне все время снился один и тот же сон про

место, где я родился. Снился дом. И как будто я туда вхожу, или, вернее, не вхожу, а

все время кручусь вокруг него. Эти сны всегда были страшно реальны, просто

невероятно реальны, причем даже в тот момент, когда я знал, что это только снится

лше. Какое-то странное смещение было. И эти сны были всегда ограничены только

этой тематикой. Это был буквально один и тот же сон, потому что всегда это

происходило на одном и том же месте.* Мне показалось, что это чувство носит какой-то материальный

* В литературном сценарии фильма шел такой текст: «Мне с удивительной

постоянностью снится один и тот же сон. Будто память моя старается напомнить о

самом главном и тол-„ кает меня на то, чтобы я непременно вернулся в те, до горечи

дорогие мне места, где я не был вот уже более двадцати лет. Мне снится, что я иду по

Завражью, мимо березовой рощи, покосившейся брошенной бани, мимо старой

церковки с облупленной штукатуркой, в дверном проеме которой видны ржавые

мешки с известью и поломанные колхозные весы. И среди высоких берез я вижу

двухэтажный деревянный дом. Дом, в котором я родился и где мой дед Николай

Матвеевич — принимал меня на покрытом крахмальной скатертью обеденном столе

сорок лет тому назад. И сон этот настолько убедителен и достоверен, что кажется

реальнее яви.

Мне часто снится этот сон. Он повторяется почти буквально, разве что с самыми

несущественными вариациями. Просто дом, где я ро-

177

Сталкер, или Груды и дни ЛндреяТарковского

дился, я вижу по-разному: и в солнце, и в пасмурную погоду, и зимой, и летом...

Я привык к этому. И теперь, когда мне снятся бревенчатые стены, потемневшие от

времени, и белые наличники, и полуоткрытая дверь с крыльца в темноту сеней, я уже

во сне знаю, что мне это только снится, и непосильная радость возвращения на родину

омрачается ожиданием пробуждения. Но когда я подхожу к крыльцу по шуршащей под

ногами листве, чувство реальной тоски по возвращению побеждает, и пробуждение

всегда печально и неожиданно...»

177

смысл, что не может так просто преследовать человека такой сон. Там что-то есть, что-то очень важное. Мне казалось, по какой-то начитанности, что, реализовав этот

странный образ, мне удастся освободиться от своих чувств, потому что это было

довольно тяжелое ощущение, нечто ностальгическое. Что-то тянет тебя назад, в

прошлое, не оставляя ничего впереди. Это всегда очень тяжело. Я подумал, что, 177

рассказав об этом, я тем самым от этого освобожусь. Кстати, и у Пруста я вычитал, что

это очень помогает освободиться от таких вещей, да и у Фрейда об этом написано. Ну, думаю, давай-ка я напишу рассказ. Однако постепенно все началось оформляться в

фильм. Причем произошла очень странная вещь. Действительно, я освободился от этих

впечатлений, но эта психотерапия оказалась хуже причины ее необходимости. Когда я

потерял эти ощущения, то мне показалось, что я и себя в каком-то смысле потерял. Все

осложнилось. Чувства эти пропали, а вместо них не образовалось ничего. Хотя, честно

говоря, я где-то предполагал нечто подобное, и даже в сценарии было написано о том, что не надо возвращаться в старые места, что бы это ни было: дом, место, где ты

родился, или люди, с которыми ты встречался. И хотя это было придумано

умозрительно, в конечном счете оказалось достаточно справедливым. И самое-то

главное — оказалось, что смысл фильма и идея его вовсе не в том, чтобы освободиться

от воспоминаний. Это еще раз доказывает, что иногда автор сам не совсем точно

представляет себе, о чем фильм.

Иногда может показаться, что ты делаешь нечто для того, чтобы выразить себя, чтобы освободиться от каких-то мыслей, а на самом деле, какой бы личной картина ни

была, она никогда не может состояться, если это все только о тебе. Если картина или

книга удается, будьте уверены, что все личное явилось всего-навсего стимулом, толчком для рождения замысла. Если бы это оставалось в пределах ностальгических, очень важных только самому автору, то, я думаю, никто бы этого не понял.

Нам очень трудно было делать эту лсартину еще и потому, что она касалась людей

конкретных, которые каким-то образом должны были принять участие в этой картине.

Ну, вы знаете, что отец написал стихи для этого сценария, причем не столько написал

стихи для этого сценария, сколько мы просто использовали их для этого фильма, потому что они написаны были в тех местах, о которых рассказывается в картине. Эти

стихи являются не иллюстрацией, а просто стихами, рожденными в то время, о котором рассказывают те или иные эпизоды. К примеру, стихотворение о любви

вспоминается героиней примерно в то же время, когда оно было написано, в 37-м году.

Короче говоря, мне трудно сказать, что это иллю-

страция. Эти стихи неотделимы от героини, от персонажей, которые там живут. С

другой стороны, это связано с моей матерью, которая и снималась даже в картине.

Поначалу предполагалось, что она гораздо больше должна быть занята в фильме.

Предполагалась какая-то кино,анкета, вопросы, на которые она должна была бы

ответить перед кинокамерой (не перед скрытой кинокамерой, а перед обыкновенной

кинокамерой). Но это все, слава Богу, было отвергнуто и реализовывалось совершенно

иначе.

Кроме того, у меня были какие-то определенные обязательства, ну, вы понимаете.

Короче говоря, я специально выбрал для нашего разговора о возникновении

замысла (лекция на Высших режиссерских курсах.— Н. Б.) картину, которая очень

интимна, которая очень личностна, которая очень связана с моей жизнью и которую не

так просто в общем отделить от меня. Хотя в - данном случае я говорю о какой-то

моральной стороне вопроса, а вовсе не о том, как все было реализовано.

Для того чтобы закончить наш разговор по этому вопросу, я хочу привести еще

один пример.

В сценарии для "Рублева" был один эпизод, который назывался "Куликово поле".

Это должно было быть прологом к первой серии "Рублева". Битва на Куликовом поле, спасение Димитрия — князя, который чуть не задохнулся, бедняга, под горой трупов, и

прочее. Начальство вычеркнуло у меня этот эпизод фильма, потому что он был очень

дорогим. Впоследствии меня долго ругали за то, что я сделал картину, в которой нет ни

одного такого лобового патриотического эпизода. Я пытался напомнить о том, как они

178

мне выбросили из сценария этот эпизод. Ну, ладно. Кстати, прежде чем быть

выброшенным, этот эпизод был переделан, и уже была не битва на Куликовом поле, а

утро после Куликовской битвы. Меня толкнули на это чисто материальные

соображения. Я переписал этот эпизод и должен вам сказать, что мне он до сих пор

нравится боль-. ше. Затем этот эпизод был точно совершенно перенесен в фильм

"Белый, белый день". Я маниакально хотел снять этот эпизод. Для меня очень важно