Честно говоря, мне кажется, что все это не более чем месть посредственностей, прокладывающих себе путь к власти. Ведь посредственность ненавидит художников. А

наша власть сплошь состоит из посредственностей.

Если удастся сделать "Белый день", надо будет подать заявку на фильм, то есть

пока на сценарий о Достоевском. Пора уже...

А может быть плюнуть на все?..»

В 1965 году, напомню, он знакомится с помощником режиссера «Мосфильма»

Ларисой Кизиловой. Сама она так рассказывала об этом:- «Мы познакомились на

съемках фильма "Андрей Рублев". Мне предложили работать ассистенткой Тарковского. Я сидела на студии, читала сценарий. Вошел

элегантно одетый молодой человек, очень красивый, весь в белом и в таких странных

ботинках из веревок, я потом их долго отдавала в починку, все хотела сохранить

подольше... Нас представили. Я подняла глаза — сердце упало. Сказала себе: это

судьба. Потом Андрей рассказывал, что то же самое произошло и с ним. Затем семь

месяцев его ухаживаний и моего "противостояния". У нас же были семьи. У меня росла

153

дочь, у него — сын. Но потом мы поняли, что это бессмысленно. Мы объяснились в

семьях и ушли. Стали жить вместе. Семь лет прожили, не регистрируя брак. (Видимо, не семь, а пять: с 1965 по 1970-й.— Я. Б.) Против была я. Мне казалось, что с

регистрацией уйдет и первозданность чувств. Андрей говорил в те времена: когда я

понял, что могу увлечь любую женщину, это перестало меня интересовать...

Перед свадьбой (лето 1970-го) Андрей улетел на выбор натуры для кинофильма

"Солярис", и из-за непогоды не смог вернуться вовремя. Гости приходят, поздравляют, дарят подарки. Стол ломится от яств. А жениха нет. Так и гуляли без него...

Андрей был не просто моим мужем, это была вся моя жизнь. Андрей всегда

говорил, что настоящая любовь — от Бога. И нам посчастливилось пережить такую

любовь и сохранить ее на всю жизнь. Поскольку я не чувствую, что Андрей ушел

(интервью 1996 года.— Я. Б.), все время ощущаю его присутствие, поддержку, я

переживаю эту любовь и по сей час».

Однако новая семья наладилась, судя по ряду признаков, нелегко и не сразу.

«Личная жизнь у Андрея была очень сложная, путаная. И в эту неразбериху он

впутывал и нас с Мариной. Уедет жить к Л. Кизиловой, а потом звонит уже из другого

места: "Поезжайте, заберите мои вещи со Звездного бульвара". Берем такси, приезжаем, забираем вещи. Л. Кизи-лова в нашу сторону не смотрит. А через

некоторое время все повторяется...» (А. Гордон).

Да и Лариса Павловна не отрицала, что с Андреем они жарко ссорились. Фрагмент

интервью: «— А ссоры у вас были? — Еще какие! Если нет ссор, это уже не любовь.—

И кто первым "отходил"? — Чаще он. Наверное, потому, что был сильнее. А обо мне

говорил, что у меня хороший характер и веселый нрав, а это уже немало для жизни».

Тяжелейшим, видимо, был переходный 1966/67 год, почти полный разрыв со

старой жизнью, старым стилем. «Сначала Мария Ивановна и Марина не знали, что с

Курского он куда-то исчезал, ночевал неизвестно где. И вот теперь он ушел из своей

семьи, редко видел сына, скрывался от родных и от старых друзей...» (А. Гордон).

Могла быть, конечно, такая иллюзия, что — скрывается. На самом же деле, очевидно,— страдание внутренней трансформации, напряжение между болью разрыва, когда еще не знаешь, сможешь ли вынести разлуку с сыном, и маячащей впереди

радостью новой жизни, то и дело затягиваемой тучами размолвок, ибо характерами они

«сошлись» с Ларисой Павловной далеко не сразу. «Зеркало», сценарий которого

писался именно в это

154

Стал ке р, или Груды и дни Лндрея Тарковского

время, это, конечно же, не просто поэтическая реконструкция взаимоотношений

своих родителей, не сумевших стать друг другу нужными, не только попытка охватить

весь совокупный миф своего детства, но и гигантский реквием по сыну Сеньке

(Арсению), уходящему в такую же точно «бездомовность», реквием по своему

собственному первомуЧэра-ку, где выбор оказался неплодотворным именно потому, что — «под маму», не желавшую «стать правой рукой великого человека».

Ключевым и, безусловно, близким к документальной основе можно считать

следующий диалог из «Зеркала», между Автором (Алексеем) и его бывшей женой

Натальей:

«—А ты ни с кем не сможешь жить нормально.

— Вполне возможно.

— Не обижайся. Ты просто почему-то убежден, что сам факт твоего существования рядом должен всех осчастливить. Ты только требуешь...

— Это наверное потому, что меня женщины воспитывали. Кстати, если не хочешь, чтобы Игнат стал таким, как я, выходи скорее замуж или отдай Игната мне...

154

— Ты почему с матерью не помирился до сих пор? Ведь ты же виноват.

— Я? Виноват? В чем? В том, что она внушила себе, что она лучше знает, как мне жить или как сделать меня счастливым?..»

Мать, которой не дано «перестроиться» и увидеть наконец в сыне абсолютно

автономного и равного ей человека, вновь и вновь реанимирующая в нем «трудного

подростка». Жена, раздраженная то ли «комплексом гениальности» мужа, то ли его

ожиданием любви к себе,— той любви, что не зависит ни от каких заслуг и питается

лишь витамином твоего присутствия, которое греет, как когда-то это было в детстве —

ты был и мама была этим счастлива...

Но может ли мужчина не устремляться к женщине, для которой «сам факт

существования» рядом с ним был бы счастьем? И разве это не нормально? Во всяком

случае, с некоторых пор Тарковский искал именно такую, «патриархальную», женщину, умеющую растворяться в избраннике, ибо, как он декларировал чуть

позднее, «сущность женщины — в подчинении и унижении себя из любви». И такую

женщину, в известном смысле именно «русскую бабу» (назовите это — «рязанскую

бабу»), он и нашел в Ларисе Кизиловой. И именно это, «бабье», начало, я думаю, как

раз и не нравилось в ней тем из окружения Тарковского, кто вполне был доволен его

первой женой, трактуя супружество как доминантное «равенство полов», приятное для

окружающих.

«Обретя вторую семью, Андрей разошелся почти со всеми старыми друзьями,—

вспоминает А. Гордон.— Рядом с ним уже не было ни Кончаловского, ни Ромадина, ни

Мишарина, ни даже Юры Кочеврина, его школьного друга, которого он очень ценил и

любил всю жизнь. И со мной он поддерживал отношения лишь как с близким

родственником».

Лариса Павловна очевидно не вписывалась в некие негласные конвенции-представления о «жене Тарковского». Что-то в ней явно задевало самому

любие и «принципы» друзей и родственников режиссера. Сложился миф о ее

«невоспитанности», прямолинейности, вплоть до грубости, отсутствии гибкости. Что, вероятнее всего, является неизбежной оборотной стороной поведения человека, страстно, почти фанатично, преданного интересам семьи и мужа, в миссию которого

она верила более чем кто-либо. Вероятно, это ее «деревенское простодушие» и

несколько взвинченная «прямота» не могли не коробить кого-то, кто привык к совсем

другим играм и стилистическим фигурам.*

И вот уже все «нежелательные» житейские и творческие решения Тарковского

стали приписывать исключительно давлению жены либо ее «коварству». Абдусаламов:

«Так она вывела за круг Рерберга, оператора с режиссерским складом ума, с именем

которого по крайней мере надо считаться...»

Тема Рерберга ярко прозвучала в 1982 году в римском, совершенно домашне-приватном разговоре Тарковского с Глебом Панфиловым. Приведу этот фрагмент в

записи О. Сурковой:

«Лариса (имитируя Андрея). "Гошенька! Гоша! А как ты, Гошенька, думаешь, так

или эдак..."