отражение в дверном стекле, поправляет прическу, потом шарф, потом опять прическу.

После занятий говорит: "Побудь со мной, посиди рядом". Сидим во дворе

института на поваленном телеграфном столбе. Зимний вечер. Он, подняв голову, смотрит на освещенное окно, где идет ее репетиция. Сидим. Иногда Андрей что-то

бормочет отрывистое, неразборчивое, слова какие-то, а то и целые монологи. Все они

обращены внутрь себя и к ней. Забрало его сильно — его рыцарская влюбленность

отвергалась. Порой она даже подсмеивалась над его мучительным, болезненным

состоянием. А мучился он, потому что не мог получить от нее ясного ответа на свои

чувства.

— Что так побледнел, Андрюха? — хитровато спрашивает Вася Шукшин в

перерыве между занятиями. х

Андрей не отвечает.

— Чё происходит-то?! Сань, чё это с ним? — Василий отводит меня в сторону.— Пойдем, покурим. Вышли на лестничную площадку. Вася закуривает, тяжело

вздыхает.

— Что за сучка-то, знаешь? — спрашивает.

— Вась, не придуривай, сам знаешь, и все знают...

132

133

— Ну, извини, ладно,— он мягко и задумчиво хохотнул,— Это беда! — Помолчал, покачал головой.— У меня тоже беда!.. Я, Саня, в таком дерьме сейчас, если бы ты

знал...

Наконец весной запутанная ситуация разрешилась. Состоялось собрание курса, спонтанное и глупое. Когда я смотрю в то время из сегодняшнего дня, меня поражает

готовность однокурсников и преподавателей из самых лучших побуждений делать

недопустимое: вмешиваться в чужие отношения, пытаться в них разобраться и

разрешить мучительную для Андрея ситуацию.

Помню, что со мной разговаривала наш педагог Ирина Александровна Жи-галко...

Умнейшая женщина, человек старшего поколения, с высоты своего возраста она острее

нас чувствовала напряженность этой ситуации, и ей особенно хотелось помочь

Андрею. Ирина Александровна отнюдь не была организатором собрания, возникшего

из самых искренних побуждений, хотя все его участники чувствовали себя довольно

нелепо, неловко.

Опуская ряд подробностей, скажу, что когда атмосфера собрания сгустилась и

Андрей увидел, что Ирма оказалась в сложном положении, он решительно встал, взял

ее за руку и увел из аудитории. На том собрание и прекратилось ко всеобщему

облегчению. Вскоре они поженились и уехали на практику на Одесскую киностудию...

Когда я теперь пытаюсь анализировать (занятие совершенно безнадежное в

принципе), почему через семь лет начал распадаться этот брак, то думаю, что в их

сложных добрачных отношениях уже была заложена трещина, будущий трагический

исход. Слишком уж не соотносился Андрей, этот пронзительнейший лирик, как чутко

вибрирующая струна, с холодной, замкнутой на себе и еще не сформировавшейся

личностью его первой жены».

Если попросту, то получается, что лишь под давлением «общественности» (!) Ирма

согласилась «перестать мучить» Андрея и вышла за него замуж. Хорошенькое

начало!..

Впрочем, в их доме всегда было много гостей: хозяйка была неизменно приветлива

и ласкова. Кстати, читатель, не замечал ли ты, что нам нравится бывать в семьях, где

любит один из супругов, а не оба. Нам тяжело в семье, где супруги взаимно

нелюбовны либо взаимно страстно любящи. Последнее и понятно: любящие жена и

муж настолько внутренне заняты друг другом, что эротико-сердечного внимания здесь

никто из гостей не дождется. Но тайное желание друзей, дома, конечно же, подпитываться энергиями эротико-сердечными. Мужчинам бессознательно хочется, чтобы жена друга вела тайно-тонкий с ними «роман», естественно, на игровом,

«сублимированном» уровне, поддерживая в них высокую самооценку. Женщинам

хочется, чтобы муж подруги был приятным для них собеседником и соответственно

энергетически откликался на их женственность. Эти извечные, как мир, фигуры

эротического воровства и попрошайничества.

Когда взаимное чувство свело Тарковского с Ларисой Кизиловой, очень скоро

значительная часть былых завсегдатаев дома Тарковских почему-то

133

разбрелась кто куда. Сравнение Ларисы с Ирмой, видимо, было не в пользу первой: вторая всех «холила и лелеяла», первая всех видела явно сквозь призму своего

«служения мужу», не привечала гостей, а скорее отваживала. Кому же это понравится?

Тем более, если жена явно считает мужа гением, чье время — бесценно. Но это, по

обиходным меркам, чуть ли не дурной тон... Что ж, вполне может быть. Абдусаламов:

«Не помню, в каком году Андрей познакомил меня со своей новой женой. Он звал ее

ласково — Лара, почти выговаривая «л». Она была крупная, пышная, теплая. Я тогда

133

подумал: "Такая домашняя ему и нужна". На обед был борщ. Стол был накрыт в

гостиной. Дом... Благоухающая свежесть ребенка в кроватке. Верхний этаж, большие

окна, и что совсем уж сногсшибательно (после моей комнатенки) — личный кабинет, где мы после борща пытались беседовать. Вот тогда я уже стал замечать перемены в

Андрее. До "враждебной буржуазности" было далеко, но поворот был сделан. Вскоре

на нем появился замшевый пиджак с лапшой. Меня так и подмывало спросить: "Как

там поживают наши братья-апачи?.."»

Не правда ли, красноречивый стиль? Сколько «глубоко упрятанной» агрессивности.

Сколько неприязни к борщу и замшевому пиджаку. Сколько чуть ли не зависти, на

лету переплавляемой в «высокую и непримиримую» борьбу якобы классовых

мировоззрений. И ведь писалось это через полтора года после смерти Тарковского, и

Абдусаламов не мог не знать, сколь нищее существование влачила семья Тарковских

также и все последующие годы в России. И на какую «буржуазность» тут, собственно, вообще можно было намекать?..

«Кто знает, может быть, по этой причине, по причине любви нашей к Ирме, Лариса

и развела Андрея с его прошлым...» Вот оно: охотно «дружили с Тарковским», потому

что «любили Ирму». Перестали ходить к Тарковскому, потому что Ларису не

полюбили. (Скорее, я думаю, она их не полюбила.)

Абдусаламов, в качестве выразителя некой более или менее коллективной точки

зрения, описывает Тарковского как несколько тщеславного обывателя, любителя щей и

душного домашнего уюта, охотно позволявшего вливать в себя «вместе с чаем сироп

гениальности», неустанно приготовляемый расчетливо-коварной женой-ведьмой, разгонявшей всех «хороших» людей и привечавшей «плохих». Из этого маленького, глупенького и безвольного Тарковского, не видевшего дальше своего носа, жена не

только вила веревки, но и выпивала энергию по всем законам жанра ужастиков.

Вся эта теория, конечно, останавливает кровь в жилах, и я бы, в качестве биографа, с большой охотой разработал версию двойной Голгофы, двойного кошмара жизни

Тарковского (с одной стороны, пьет кровь Госкино, с другой — жена), нарисовал бы

трагедию мужа-подкаблучника, если хотя бы чуточку сходились при этом концы с

концами. Как, скажем, умел наивно-слабовольный, вычерпанный энергетически женой

режиссер в

134

'

* О. Суркова в своих «эккермановских» блокнотах пишет: «"Солярис" чуть было не

развел Тарковского с Ларисой, незадолго до этого в связи с рождением сына обретшей

статус законной супруги. В то время Тарковский был влюблен в Наталью Бондарчук, но Ларисе удалось вернуть его себе, используя последний аргумент: она сказала, что

Тарковский рискует никогда не увидеть сына. Это была серьезная победа, придавшая

ей еще большую силу и уверенность в себе. Как-то в перерыве на съемочной площадке

Лариса поделилась со мной своими "достижениями": "Я могу внушить Андрею все что

угодно". И, увы, кажется, это была чистая правда».