самого себя, к пределу этическому и религиозному. Каждый раз все было на грани

личностного риска. Но для такого естественного прорастания «души» в материю

кинопроизводства нужно время. Да и сама «средневеково»-замедленная ритмика кадра

Тарковского, я думаю, бессознательно протестовала против любых внешних спешек. И

сам Тарковский, на уровне сознательном, мог этого и не замечать. Но как всякий

средневековый мастер он производил штучные вещи, рассчитанные не на одно

поколение, не на психику и моду лишь своего поколения.

Т. Г. Огородникова, хорошо чувствовавшая эту «средневековость» Тарковского, говорила: «И вот вопрос — мог бы он сделать намного больше фильмов в других

обстоятельствах? Я думаю, нет. Он настолько влезал в материал, должен был его

пережить, ему так трудно было перекидываться на другое. Задел мог у него быть и

был, но все должно было отстояться, он должен был все через себя пропустить, он и на

Западе много не снимал. Он мог делать только то, что ему близко. На мой взгляд, он не

был многокартинным режиссером».

Я думаю, истина посередине. И если бы не искусственные простои, Тарковский, вероятно, снял бы в России ровно в два раза больше фильмов — не пять, а восемь—

десять, поскольку на Западе его ритм таким и был: одна картина в два года. Впрочем, это, конечно же, весьма наивные предположения, не учитывающие бездну неведомых

нам факторов. И вообще не все так просто. Как говорил на Западе Тарковскому его

130

друг польский кинорежиссер.Кшиштоф Занусси: «Твоего "Рублева" здесь тебе бы никогда не дали снять...» Имея в виду: никто бы не пошел на столь экономически

гигантские расходы. И Занусси прав. В каком-то смысле советская Россия была все же

«средневековой» страной...

Впрочем, мы отвлеклись от темы фильма. В первом варианте сценария, который

очень нравился Тарковскому, помимо Хари — возлюбленной Криса, которая

покончила с собой, поскольку не могла перенести нелюбовь к ней Криса, был еще один

женский персонаж, введенный Тарковским,— жена Криса, Мария. (Помимо Отца и

Матери, которую он, кстати, хотел, чтобы сыграла его мать, Мария Ивановна.) То есть

была полнота сюжета, являвшегося проекцией той реальной душевной драмы, которую

Тарковский уже не один год переживал. Я имею в виду его уход от первой жены —

Ирины Рауш, и, соответственно, разлуку с сыном Арсением, родившимся 30 сентября

1962 года. (Поженились с Рауш — в 1957-м.) В первом варианте сценария Крис заново, на новом витке этической глу

131

* Плодотворность ее в одном, но очень существенном: Крис нашел в себе простодушие мудрости отказаться от самообмана. От того самообмана, которым занимается

большинство людей, бесконечно потакая своей ни за что не ответственности: мол, так

складывается жизнь. Взять внутреннюю моральную ответственность за трагику

происходящего решаются очень немногие. Альбертов Швейцеров (неважно, какого

они личностного масштаба) всегда считанные единицы. Остальные придумывают

очень умные аргументы, наподобие аргументов Сарториуса, и жизнь человека

переводится из естественно-приватного русла (а другого подлинного русла у нее и нет) в безлично-естественное «движение в потоке». Психика большинства людей

автоматически-непрерывно созидает приятный миф о самой себе. Но Крис в

ужасающей ситуации, когда «инерционная самообманность» психики, казалось бы, должна была тем более блокировать истину, находит мужество предстать перед

собственной жизнью как перед религиозной целостностью, которую ни в один момент

нельзя «вывести за скобки». И уже в этом акте открытого взора в свое ответство-вание

заключена громада религиозного света. Независимо ни от каких «практических

результатов».

131

бины, проживал свою историю с утраченной возлюбленной, тем очищаясь и

возвращаясь домой, к Марии, уже иным, без той саднящей боли в груди, которая его

бессмысленно сгибала. Космос давал Крису возможность реального покаяния. Но в

чем оно, вообще говоря, заключается? В том, чтобы «посыпать главу пеплом»? В том, чтобы набраться мужества и с полным вниманием вновь душевно пережить события, в

которых ты участвовал и которые привели к чьим-то мукам?

В чем раскаивается Крис? Может ли человек раскаиваться в том, что недостаточно

любил? Разве мы можем приказать сердцу? Вероятно, история Криса в этом смысле не

очень плодотворна.* История самого Тарковского гораздо более жизненна и сложна.

О семейной жизни Тарковского в первом браке мы знаем немного. Но нам известно

самое главное: Тарковский страстно влюбился в сокурсницу Ирму Рауш, не

отвечавшую ему взаимностью; после трехлетней настойчивой «дружбы» (то есть

«осады») она становится его женой, однако к 1965 году, а может несколько раньше, брак все же распадается. Одним словом, история неудачного первого брака, в

результате которой трех-четырехлетний мальчик оказывается примерно так же без

отца, как когда-то сам Андрей Арсеньевич оказался в одиночестве, от которого долгое

время втайне страдал. Некогда из семьи ушел Арсений, а Андрей оказался покинутым.

Сейчас ушел Андрей, оставив позади себя Арсения. Сага, где имена играют в

131

ироническое «возмездие». Впрочем, у отца все было «классично»: брак родился по

взаимной любви, а затем поэт влюбился в более, как ему казалось, созвучную

вариацию своего «идеала»...

Но, дабы документировать столь смелую гипотезу об изначальном ущербе первого

брака Андрея Тарковского, процитирую воспоминания его однокурсника Александра

Гордона: «...Ему хотелось, чтобы женскую роль в этом этюде (этюды

первокурсников.— Н. Б.) сыграла студентка нашего курса Ирма Рауш, отец которой

был из немцев Поволжья. Была она эффектной, холодной блондинкой с большими

серыми глазами и черным бантом в волосах. На первых порах держалась скованно и

сдержанно. Была немногоречива, однако с Васей Шукшиным разговаривала открытым, простецким, как бы народным языком. Громко смеялась над его шутками, хотя со всеми говорила тихим голосом. К "интеллигентам" относилась более

сдержанно. <...>

С этих репетиций и началась Андреева влюбленность. Работали они подолгу, часто

дотемна. Теперь их часто стали видеть вместе. Он провожал ее и домой приходил

очень поздно. Андрей изменился — похудел, стал нервнее, взъерошеннее. Мы уже не

встречались с ним, как обычно, на Павелецкой у второго вагона. Отношения с Ирмой

были непростыми, и он сильно мучился. Мощное влечение оказалось затяжным и

путаным. С приливами и отливами оно тянулось до третьего курса».

А вот уже третий курс: «...Снова Андрей оказался возле Рауш, и влюбленность

овладела всем его существом. Развитие событий удерживали лишь съемки "Убийц", к

которым он относился чрезвычайно ответственно, кстати, это я увидел тогда впервые.

А когда съемки были закончены, Андрей снова стал пропадать из института, пропускать занятия и так же внезапно появляться, издерганным, с запавшими глазами.

В семье знали: если Андрей влюбился — это конец света, это как чума. Временами

наступали просветления, Мария Ивановна и Марина радовались — значит, помирились. Потом тучи опять сгущались, опять разрыв, и опять всех трясло. Страдал

Андрей сильно, нечеловечески.

Вдруг неожиданный звонок, слышу его голос: "Завтра встретимся у известного

вагона в известное время". Встречаемся, едем в институт, будто бы ничего не

произошло. При встрече вместо привета — вымученная улыбка. Встали у дверей, где

"Не прислоняться". Замкнулся в себе, молчит, я тоже молчу. Едем, как две собаки —

все понимаем, сказать ничего не можем. Каждую минуту Андрей взглядывает на свое