выражающего суть, слова) ферментностью, до которой нам следует расти, чтобы

выбраться-таки однажды из тупиковой чащи на тропу, на которую падают отсветы

истины.

Влажный огонь, которым охвачена вся медлительная, как в сокровенно-заповедной

медитации детства, звучащая «пустотным» донным гулом про-странственность картин

Тарковского, и есть его «возвратное» прикосновенье к этическому телу мира, ибо лишь

этическое тело в нас обладает возможностью сообщаться с чем-то, что выходит за

пределы тлена.сли jHaujejiOj.BCH.er-Q .совокупная.лсжасоматическая мент/альносхь, незтич-.Hpjjge!трениравацо.,а этике, то все наши разговоры о религии и о транс-цендентных связях — досужая претенциозная болтовня петухов на своих навозных

кучах. Метафизическое основание, космическая основность этичхкого тела —

этический эрос: тот огонь в нас, которым однажды была зажжена и ежемгновенно

зажигается вселенная. Возжигая в себе, в своем этическом теле этический эрос, мы

входим в донные слои своего существа, то есть восходим к своей пространственной

сущности. Обретаем аутентичность.

Альберт Швейцер, много работавший над возвращением европейской мысли к

этической основности космического человеческого потенциала, предложил в свое

время формулу благоговения перед жизнью как этический императив, вложенный в

каждого с рождения. Однако формула эта из-за ее чрезмерной абстрактной размытости

не оказалась, увы, плодотворной. Необходимы дальнейшие интенсивные поиски в этом

направлении. В свое время я предложил идею этического тела как медитаци-онного

динамического процесса, в ходе которого человек тренирует свою психосоматику по

возврату в глубинные слои онтологии. Речь может идти и о спонтанной этике

(медитация: зов спонтанности в нас) как корреляте этического эроса, когда этическое

тело, освобождаясь от интеллектуальных пут и входя в очищающую пустотность

медитации как псевдообыденного путешествия-во-времени, самопроизвольно

126

возобновляет свою исконную честь и связанность с «пупом» Вселенной, а далее рас-ширяет свои границы и познает это измерение реальности.

Тарковский сделал колоссальный шаг в этом направлении, открыв в своих героях и

особенно в своем авторском зрении каналы спонтанной этики, по которым струится

«иномирным» свеченьем влажный огонь этического эроса. Тоннель, которым являются

его фильмы,— прямиком связан со спонтанной этики изначальными анклавами, с

сакральным светом этического измерения в семени человеческом. Его фильмы

фактически ука-зуют на это.

Превратившись в машину, человек как никогда далек от истины. Посредством

медитации у него есть возможность вернуться к бесконечно более сложному своему, структурно-изначальному состоянию. Медитация как прыжок в «безосновную»

чистоту ествования, в бесцельное бытийство-вание как чистый, вне «говора ума», процесс, и есть открывание в себе

127

шлюзов для свободного течения чувства тотального благоговения перед жизнью, тихого и кроткого восторга, того смиренного, лишенного всякой . патетики и

идеологичности экстаза, который в идеале может быть вечным. И если мы вспомним

кульминационный момент фильма «Солярис», то окажется, что это именно медитация: Хари в библиотеке станции внезапно погружается в созерцание «Охотников на снегу»

Питера Брейгеля-старшего, она входит в картину как в реальность, осязаемую и

сакральную до умопомраченья, до возвращения в «истину самого себя», в «пустотное»

состояние благоговейного внимания, забвения себя, когда ты становишься в полном

смысле тем, что созерцаешь. Огромность этого чистого этического пласта в фильме

очевидна. Хари осуществляет познание, которое не может быть вербализовано, и это

не «чувства». Это то вхождение в «сердце Другого», которое дает медитация. Это —

подлинность общения, когда восходят к бескорыстному дару, приносимому кому?

«Качественной неизвестности». Что следует за этой изумительно красивой развернутой

медитацией Хари? Безусловное сияние происшедшего словно бы окутывает Криса, он

обнимает Хари, и они начинают парить в воздухе под тихий звон хрустальных

подвесок в люстре, переходящий в этико-космический фундаментализм И.-С. Баха.

Кто первенствует здесь, на станции, в приближении к истине, к фундаментальным

основам познания «сущности Космоса»? Несомненно, «фантом» и «пришелец» Хари, болевой порог сердца которой необычайно высок. Точка зрения автора очевидна.

Равно как и его горькая ирония.

Исследование Соляриса и экспедиция Криса Кельвина с технологической точки

зрения терпят полный крах: «космос» в лице Океана, конкретной субстанции, работающей в другом, нежели земляне, режиме, легко подставил «исследователям»

подножку, подловив их на этическом несовершенстве, на непонимании ими того, что

человек есть целостность, где любая «деталь» может оказаться центральным звеном, а

то, что ты считал центральным звеном, может оказаться деталью. Именно таков и космос — он целостен и познавать его следует целостно, то есть своей сущностью. Но

сущностный орган познания один — сердце, в той трактовке, какую мы уже утратили.

Тот ментальный орган, который у землян по-; чти атрофирован. Сердце у них —

признак сантиментов и «чувств», не 4 более. Но здесь-то они и попадают в ловушку, которую устроили себе сами.

Однако это технологическое поражение оборачивается духовным прибытком, благодаря внезапному приступу этической боли у Криса, победившей его «научный

разум» и «здравый смысл». Иррациональный «приступ совестливости» Криса дал

феномен контакта: космос впервые откликнулся не защитной, а дружеско-улыбчивой

реакцией. Так какова же онтология Вселенной?..

127

И возвращение Криса — это возвращение блудного сына; возвращение на Землю, в

отчий дом, к коленям отца... В конечном итоге — к истине, ко

128

торая по своей сути исключительно архаична, то есть запрятана в истоках. Ключ

был дан, но он когда-то был землянами утерян. И потому столь странное в устах

ученого реченье в финале: «Стыд, вот чувство, которое спасет человечество...» Важная

нота в теории бытия Тарковского.

В 1973 году режиссер участвовал в показе своего фильма в Восточном Берлине; после показа была дискуссия. В частности, Тарковский говорил: «Смысл столкновения

с будущим, с неизвестным в космосе <...> заключается в том, что оно будет в любом

случае неожиданным, то есть настолько неожиданным, чта к нему даже нельзя

подготовиться. Единственное, что можно сделать,— это попытаться критически

взглянуть на способы нашего познания: посредством борьбы со стереотипами

мышления, с теми блоками логических стереотипов, которые заменяют нам часто

минуты размышления. Столкновение с чем-то неизвестным обязательно потребует

жесткой нравственной дисциплины. Именно поэтому отец нашего героя говорит о том, что там все очень хрупко,— имея в виду скорее инерцию человеческого мышления, способ человеческого поведения перед лицом этого неизвестного — покуда

неизвестного. Причем не с целью сохранить самих себя, хотя это тоже имеет значение, сколько ради того, чтобы не поранить то неизвестное, к которому прикоснется впервые

человеческая мысль. Это очень важная проблема, потому что космос — это не

пространство Земли, раздвинутое до пределов космоса, а новое качество. И именно об

этом мы ставим главный свой вопрос. То есть, в определенном смысле, все должно

измениться: и способ оценок, и методы исследования. И потребуется гораздо более

высокий нравственный уровень. Поэтому в нашем фильме проблема столкновения с

неземной "цивилизацией" возникает как конфликт внутри самого человека от этого