местах Сибири совершенно добровольно поселился и живет уже более 20 лет, вступив

вначале на охотничью, а затем и на писательскую стезю, племянник Андрея

Тарковского, сын Марины Арсеньевны Тарковской Михаил. Что это? Мистика

местности?..

Детство. Родители

«Автобиографии» при поступлении во ВГИК Андрей Тарковский писал в 1954

году: «Я родился 4 апреля 1932 года на Волге, в г. Юрьевце Ивановской области. Отец

мой — Тарковский Арсений Александрович, поэт, переводчик, член Союза советских

писателей. Инвалид Отечественной войны, орденоносец. Мать — Вишнякова Мария

Ивановна — сейчас работает корректором в типографии им. Жданова...» Однако

родился Андрей Арсеньевич не в Юрьевце. В «Зеркале» закадровый голос автора

говорит: «...Мне с удивительным постоянством ежится один

?

12

и тот же сон. <...> Дом моего деда, в котором я родился сорок с лишним лет тому

назад, прямо на обеденном столе, покрытом белой крахмаленной скатертью...» Этот

деревянный дом, «окруженный соснами», находился в селе Завражье Юрьевецкого

района (ныне — Кадыйский район Костромской области). В воспоминаниях же

режиссера, скорее всего, встает хутор Павла Петровича Горчакова рядом с деревней

Игнатьево под Москвой, где семья жила летом 1935, 1936, 1937 годов. Дом этого

хутора Тарковский и «восстановил» позднее для съемок фильма «Зеркало», а фамилия

«Горчаков» вошла как бы в фундамент «Ностальгии», сама фамилия героя фильма уже

ностальгировала до крайности — почти до родовых схваток.

Родители Андрея, жившие в Москве, внезапно в конце марта 1932 года отправились

в Завражье (левый берег Волги) к матери Марии Ивановны, которая звала ее рожать в

местной больнице, где работал врачом ее муж, отчим дочери — Николай Матвеевич

Петров, общавшийся, кстати, в свое время с К. Бальмонтом и Б. Пастернаком. Роды

начались внезапно, и родился Андрей действительно на обеденном столе. Был крещен

в местной пятиглавой церкви Рождества Богородицы. Крестной матерью была бабушка

— Вера Николаевна Петрова, а крестным отцом — друг семьи Лев Горнунг, коллекция

превосходных семейных фотографий которого впоследствии помогла Андрею

Арсеньевичу при съемках «Зеркала».

12

Вот первая запись в родительском дневнике, сделанная отцом 7 апреля: «В

Завражье в ночь на 4 апреля, с воскресенья на понедельник, родился сын... Пятого был

зарегистрирован, назван Андреем и получил "паспорт".

Глаза темные, серовато-голубые, синевато-серые, серовато-зеленые, узкие; похож

на татарчонка и на рысь. Смотрит сердито. Нос вроде моего, но понять трудно, в

капочках. Рот красивый, хороший...»

В какой атмосфере взрастал младенец в свои первые дни (столь космогонически

громадные) и в первые месяцы? 21 июня запись матери: «10 вечера... Понесла

Андрюшку гулять. Гуляли час. Нашли на опушке двух гусениц, кажется крапивниц».

Последующие дни. «Вчера отдохнула — Дри-ла (одно из многих прозвищ, данных

отцом Андрею.— Я. Б.) устроила в саду под липой в ящике из-под картошки, и он там

проспал три часа». «Ходили в елочки за церковь, а потом спустились на Попов луг...

Ходили на Нёмду (приток Волги.— Я. Б.). Он лежал у меня на трех поленьях, в

конверте, а я купалась. Рожь за церковью в мой рост, трава до колен. Цветов так много, что вся гора пестрая. Есть уже ночные фиалки...»

А вот фрагменты письма Арсения Тарковского в Москву Льву Горнунгу от 26

апреля: «...Вы напрасно думаете, что Маруся стирает и сушит Дрило-во белье без

всякого с моей стороны участия... Читая это письмо, Вы почувствуете, вероятно, то же

головокружение, какое чувствую я, когда вижу разлившуюся Нёмду, слышу гудки

пароходов и птичий гвалт... У Вас под окнами, должно быть, уже настоящая Венеция.

Если будете фотографировать наводнение — пришлите по наводнению нам с Мару

сей. (Откуда у режиссера Андрея Тарковского любовь к воде?! — Я. Б.) Спасибо

Вам (кстати, о фотографии) за Вячеслава Иванова, который доставляет мне большое

удовольствие, напоминая не только о себе, но и о Вас...

Приезжайте, Лев, в Завражье. Дама, чье полное имя я из скромности не открываю, говорит, что снова бы с удовольствием поселила Вас у себя, не только на сеновале, но

даже в комнате. Приезжайте, Лев, будем рыбу ловить, ходить босиком и кормить србой

пчел!

Читаю я только Пушкина, Тютчева и Державина, жалею, что не взял грже-бинского

Баратынского...»

Вкусы, как видим, у Арсения Тарковского были на редкость устойчивые: в конце

жизни любимейшими поэтами он снова называл Пушкина, Тютчева и Баратынского, добавив лишь Мандельштама и Ахматову.

Итак, хорошо видно, что входило в «ментальную атмосферу» младенца, что

созидало его «ноосферу». Природа во всей мощи и размахе ее стихий и русская поэзия

в ее самом-самом метафизическом варианте. Недостает, пожалуй, лишь Заболоцкого, кстати, родственного поэзии Арсения Александровича, хранившего о нем тем не менее

удивительное молчание. Однако сын, естественно, ввел «космогоническую» лирику

Заболоцкого в свой читательский обиход, называя любимым поэтом, как и отец, Пушкина, а затем среди любимых — все тех же Тютчева, Ахматову, Мандельштама, а

затем, конечно, Арсения Тарковского и Заболоцкого — как поэтический инвариант

лирики отца.

А мы еще удивляемся: откуда эта странная слиянность естественно одухотворенной

природы и космически сверхъестественного гула поэтической речи в кинофильмах

Тарковского. Но ведь этот синтез пропитал слух и взор младенца, качавшегося в

люльке меж деревьями возле «дома в соснах».

Впрочем, жители Юрьевца тоже имеют основание считать свой городок родиной

Андрея Тарковского. Лето 1933 года Тарковские проводят в Юрьевце, куда переехали

Вера Николаевна и Николай Матвеевич. В 1936— 1939 годах Андрей вместе с

младшей сестренкой Мариной (два года разницы) по нескольку месяцев гостит у

13

бабушки. В сентябре 1941-го семья (уже, впрочем, без отца) эвакуируется из Москвы в

Юрьевец, где живет в одной из двух смежных комнаток, занимаемых бабушкой в

коммунальной квартире — улица Энгельса, 8. Ныне — улица Андрея Тарковского, в

доме — музей, где проходят Дни Андрея Тарковского. В Юрьевце мальчик и

заканчивает начальную школу весной 1943 года.

Удивительное — трагическое и одновременно уникально плодотворное —

своеобразие творческого влияния отца на сына заключено в том простом факте, что

Андрей фактически вырос без отца, горячо им всю жизнь чтимого и любимого. «Мы

жили с мамой, бабушкой и сестрой — это была вся наша семья. По существу, я

воспитывался в семье без мужчин. Я воспитывался матерью. Может быть, это и

отразилось как-то на моем характере. Мои родители разошлись. Это было в 1935—36

году. Мы остались

14

с моей сестрой Мариной у мамы. Я помню маленький хутор в лесу, километрах в

девяноста—ста от Москвы, недалеко от деревни Игнатьеве на берегу Москва-реки.

Здесь провели несколько лет. Это было тяжелое время, потому что тогда разладились

отношения моей матери с отцом, и он оставил нашу семью. Я помню, как однажды

отец пришел ночью к нам и требовал, чтобы мама отдала меня ему, чтобы я жил с ним.

Помню, я проснулся и слышал этот разговор. Мама плакала, но так, чтобы никто не

слышал. И я тогда уже решил, что, если бы мама отдала меня, я бы не согласился жить

с ним, хотя мне всегда не хватало отца. С тех пор мы всегда ждали его возвращения, так же как потом ждали его возвращения с фронта, куда он ушел добровольцем».

Мальчик очень рано научился бегло читать и писать. В шестилетнем возрасте он

уже писал настоящей прописью вполне раскованные детские письма. Вот письмо отцу