Комитете, в котором заслуженные и ведущие деятели советского кино весьма

недвусмысленно и единодушно высказались по поводу нашей работы и о ее значении

для нашего кино.

Но, оказывается, их мнение не имеет для Вас значения...

Мы с Вами во вполне дружеской атмосфере разработали программу работы над

окончательным вариантом картины, все Ваши предложения были мною учтены, мы

заверили друг друга в обоюдном удовлетворении, связанном с этим последним этапом

работы над фильмом, что было засви

111

111

детельствовано в документах, подписанных как Вами, так и мной, как вдруг, к

моему глубочайшему недоумению, я узнаю о том, что Вы, если я не ошибаюсь, аннулируете документы о приеме фильма... Теперь о последнем ударе в цепи

неприятностей и раздуваемых придирок к фильму — списке поправок, которые дал

мне ГРК (репертуарная комиссия.— Я. Б.).

Вы, конечно, знакомы с ним. И надеюсь, что Вы понимаете, что грозит фильму при

условии их выполнения. Они просто делают картину бессмысленной. Они губят

картину — если угодно...

Я не буду перечислять их. Я только попытаюсь сформулировать беспреце-дентность этого списка поправок.

Об этом пресловутом "натурализме" извините за напоминание.

Был "Броненосец Потемкин" с червями в мясе, коляской с младенцем, с

вытекающим глазом женщины, раненной на одесской лестнице, с инвалидом, прыгающим по ее ступеням... Был фильм "Они защищают Родину" — там ребенка

111

бросают под танк. Существует много фильмов, в которых гибнут люди разными

способами. Так почему же в тех фильмах это можно, а в моем нельзя?!

Вспомним "Землю" Довженко со сценой с обнаженной женщиной в избе. Сцену из

фильма "Тени забытых предков" с обнаженной. Опять — там можно — мне же нет.

Хотя я не знаю ни одного зрителя, который не был бы тронут целомудрием и красотой

этого очень важного для нашего фильма эпизода.

Идея нашей картины выстраивается эмоционально, не умозрительно. Поэтому все

его компоненты не случайны! Они — звенья неразрывной цепи. Гуманизм нашего

фильма выражается не лобово. Он — результат конфликта трагического со светлым, гармоничным. Без этого конфликта гуманизм не доказуем, а риторичен и

художественно неубедителен, мертв.

Обратный, неверный подход к анализу нашего фильма подобен требованиям

созерцающего мозаичное панно изъять из него черные кусочки, которые якобы

оскорбляют его вкус, для того чтобы "исправить" произведение. Но если их изъять —

рухнет замысел, ибо кусочки эти по закону контраста оттеняют светлые, чистых тонов

детали целого.

Потом — эпоха. История рубежа XIV—XV веков пестрит бесконечными

напоминаниями о жестокостях, измене, междоусобицах. Только на этом фоне мы

могли взяться за решение тех трагических конфликтов, которые выражены в "Рублеве".

Но ведь то, что есть в нем,— капля в море по сравнению с истинной картиной того

времени. Мы лишь иногда прибегаем к необходимости напомнить зрителю о

мрачности той эпохи. Стоит только перелистать исторические труды!.. Нет слов, чтобы

выразить Вам то чувство затравленности и безысходности, причиной которого явился

этот нелепый список поправок, призванный разрушить все, что мы сделали с таким

трудом за два года.

Тенденциозность этого документа настолько очевидна, что кроме недоумения, никакого другого чувства вызвать не может. Он не случаен. Он по

следнее, крайнее проявление той травли, которая очевидна, ни на что не похожа и

несправедлива... Я имею смелость называть себя художником. Более того, советским

художником. Мною руководит зависимость моих замыслов от самой жизни, что

касается и проблем, и формы. Я стараюсь искать. Это всегда трудно и чревато

конфликтами и неприятностями. Это не дает возможности тихонько жить в тепленькой

и уютной квартирке. Это требует от меня мужества. И я постараюсь не обмануть

Ваших надежд в этом смысле. Но без Вашей помощи мне будет трудно. Дело приняло

слишком неприятный оборот в том смысле, что дружественная полемика по поводу

картины приняла форму — простите за повторение — организованной травли».

А вот письмо, спустя семь месяцев, генеральному директору «Мосфильма» В.

Сурину, в котором более подробный материал о ситуации, поданный более укрупненно

в деталях, с близкого расстояния.

«Вот опять дошли до меня сведения об открытом партсобрании, на котором Вы

склоняли мое имя. Грустно и обидно это слышать.

Странно, что, зная о том, что на собрании будет упоминаться "Рублев", никто не

удосужился пригласить меня на него.

Мне кажется, я нашел бы что ответить на поставленные вопросы в мой адрес.

Вы, если я в курсе дела, говорили о моей неблагодарности в адрес студии, которая

так много для меня сделала. А что, собственно говоря, сделала для меня студия? Дала

возможность за 7 (!) лет снять две картины?! Не цинично ли это звучит? Студия не

отстаивала интересы автора "Иванова детства", нелепо и безграмотно обвиненного в

пацифизме (что и Вы повторяли в некоторых своих выступлениях). Не помогала

продвижению сценария об "Андрее Рублеве". На это ушло тоже несколько лет. Зареза-112

ла смету,, рассчитанную 1400 тыс., ровно на 400 ООО, которых потом и не хватило.

Толкнула группу на заведомый перерасход и обвинила ее в дурном хозяйствовании, намереваясь вычесть из постановочных нашей группы 20%.

Восторженно участвовала на обсуждении "Рублева" в Комитете на коллегии и

несколько раз на студии, а затем отказалась от ранее сделанных поздравлений, не

считаясь даже с приличием. (Элементарным приличием.)

Сейчас я остался в одиночестве, ибо струсили и продали свою точку зрения все, кто

ранее рукоплескал фильму. И Вы в том числе. Вы-то, будучи опытным руководителем, не рукоплескали, правда...

И теперь Вы толкаете меня на свидание с начальством в ЦК одного (!).

Как будто сценарий не был утвержден ни в объединении, ни в Генеральной

редакции, ни в Комитете. Как будто фильм не был принят ни в объединении, ни на

студии, ни в Комитете (трижды!) и не присуждена ему 1-я категория.

Все поправки Романова и главреперткома мною выполнены с удвоенным гаком

(смотрите соответствующие документы у т. Огородниковой Т. Г.). Как будто не Вы с

М. И. Воробьевой вычеркнули эпизод Куликовской битвы.

113

Меня очень удивляет и оскорбляет позиция со стороны студии в оценке и

практических выводах по поводу моего фильма. И не только моего, но и Вашего также

фильма.

Ведь я понимаю, студии удобнее своей картиной назвать фильм благополучный, а

фильм Тарковского далеко не благополучный, поэтому Тарковский сам должен о нем

заботиться, как будто Тарковский частный предприниматель.

Я до сих пор убежден: во-первых, что при оценке его одним (известным Вам) человеком произошла какая-то ошибка.

Во-вторых, что ошибка эта — результат особой подготовки этого просмотра в

руководстве недоброжелательными людьми. (Вы же понимаете — кто за— пассивен, противники же активны и очень скромны!)

В-третьих, что студия и Вы недостаточно, мягко выражаясь, последовательны в

оценке фильма.

Вы на собрании говорили о каких-то поправках, которые якобы со мной были

согласованы, но которые я не сделал. Если это так (я повторяю, меня не было на

собрании), то это абсолютная неправда.

Сейчас Вы меня бросаете и настаиваете на встрече в ЦК. Мало того, что это

некрасиво в связи с вышесказанным и подтвержденным мнением собравшихся в

Вашем кабинете писателей и режиссеров, Вы не хотите даже удовлетворить

элементарную просьбу предоставить мне стенограмму обсуждения в Комитете