каждым), ибо в дневнике Тарковского есть запись от 17 февраля 1971 (!) года: «Пошел
в Дом кино — напился и подрался с В. Ливановым. Ни он, ни я не можем выйти из
дома — друг друга поласкали. Через день он мне позвонил, извинился. Очевидно, он
начал сам. Я совершенно ничего не помню. Такие вещи происходят всегда, когда долго
нет рядом Ларочки».
94
95
Проблем в таком гигантском проекте было неслыханное количество, однако
решались они с юношеской решительностью и творческим подъемом всей «артели».
Началось с легендарной кулачной потасовки в ресторане ЦДЛ между Тарковским и
Василием Ливановым, считавшим, что идея кинофильма о Рублеве изначально
принадлежит ему, ибо некогда он рассказал о своем замысле Андрею
Кончаловскому.*.. Впрочем, на следующий день Ливанов принес Тарковскому свои
извинения, и инцидент был исчерпан.
Самой чувствительной для режиссера оказалась жертва сценой Куликовской битвы, отсутствие которой в фильме позднее будет более всего ставиться «патриотами»
режиссеру в вину. Фильм не запускали из-за большой сметы и требовали сокращений
дорогостоящих сцен. «Нам сказали, что запустят, если мы откажемся от какого-то
эпизода, например от первого, Куликовской битвы. Она как раз стоила, если грубо —
200 ООО (из общей суммы 1 200 ООО.— Я. Б.). "Если вы согласитесь выбросить ее из
сценария, то мы вас запустим". Мы подумали-подумали, поговорили: а что нам
оставалось делать? — и Андрей Арсеньевич согласился...
При защите постановочного проекта <...> нам сказали, что запустят, если
строительство всех натурных декораций мы возьмем на себя. Мы взяли. И начали
съемки с Суздаля и Владимира: это была первая экспедиция. Помню, что первый
съемочный день был начало "Колокольной ямы"... Эти первые кадры мы снимали 14 и
15 апреля 1965 года между Владимиром и Суздалем: такая маленькая деревенька и там
банька; полотнища белого холста повсюду лежали... Потом началось строительство ко-локольной ямы...» (Т. Огородникова).
Съемки велись во Владимире, Суздале, на Нерли, в Пскове, Изборске, Пече-рах.
Нашествие татар и битву снимали во Пскове. Под Изборском был построен вход в
храм, который горел. Некоторые эпизоды — у стен Псков-ско-Печерского монастыря.
«Мы снимаем кадры набега татар. Заказан "рапид": движения на экране будут
замедлены, передавая ошеломленный взгляд князя-предателя, который привел врагов
на родную землю... Вдруг вижу, Андрей несет откуда-то гусей и собирается бросать их
перед камерой. Зачем, почему, как появились гуси? Не по правилам: ничего такого мы
не оговаривали и не планировали. И все во мне протестует: я ведь знаю, что эта
домашняя птица не полетит, будет только суетливо хлопать крыльями, создаст в кадре
суету и сумятицу. Но не в наших правилах спорить на площадке. Снимаю, а Андрей
бросает этих гусей... На экране они поразили неловкостью и беспомощностью, подчеркнутыми рапидной съемкой,— трогательный, щемящий образ...» Это Юсов.
Таких как бы иррационально-внезапных движений во время съемок у Тарковского
вспоминают немало. Скажем, Бориска, тянущий длиннющий корень дерева в мокрой
земле. Крупный план. И вдруг как бы из ниоткуда, беспричинно падает сверху на
землю маленькое белое перышко. Это Тарковский внезапно его бросил сверху — как
демиург, беспричинно. И это перышко запоминается тайной своего спонтанного
появления, так же как гуси, все же не так уж плохо, хотя и растерянно, летевшие с
высокой стены монастырской. А все.эти бесчисленные, прекрасно-таинственные натюрморты в других его фильмах, не зафиксированные в сценариях,— кто их сочинял и
изготовлял? Сам Андрей Арсеньевич по непредсказуемой логике ощущения ситуации.
Рассказывают, что он относился к этому как к колдовству, весь уходил в эти
манипуляции, так же, как в ландшафтное мизансценирование, доводя композицию до
последнего штриха одному ему ведомой точности. И снова это перышко, падающее
сверху из ниоткуда,— к ногам Горчакова в начале «Ностальгии»... Иррациональные
приветы из тарковского мифа, где пересекаются внезапно линии пятнадцатого и двадцатого веков. Словно некие тайные связи есть между всеми его героями.
95
Известен случай, когда одна из ипподромных лошадей, простоявшая несколько
дней невыгулянной, понесла и сбросила с себя Тарковского, нога которого застряла в
стремени, так что голова его долго билась о каменные валуны. Это была новая, после
института, «встряска» его бедной голове. Дней десять он пролежал, более, впрочем, жалуясь на икру, пробитую копытом. Рассказывают, что, выздоровев, он вновь сел на
ту же самую лошадь...
Роль Бориски в сценарии предназначалась тридцатилетнему актеру. Однако
Бурляев, приглашенный на роль Фомы, так увлекся сценарным Бориской, что
выцыганил всей своей природной страстностью эту роль, сыгранную им с той же
экстремальной «нервенностью», что и роль Ивана. И, как и Ивану, пришлось большую
часть времени провести в холодной, слякотной, топкой и дождливой сумрачности, на
том же пороге борискиного самопре-одоленья — жертвованье плотью ради того, что
дороже плоти.
Вспоминает Юрий Назаров: «Узкая тропочка, по обе стороны — топь, болото. Мы
все — конники, только вчера севшие на лошадей,— не умеем с ними обращаться.
Лошадей на съемку доставили спортивных, они нервные, пугливые. На наш взгляд, в
каждой из них не одна лошадиная сила. Нам надо ехать по топи, лошади вязнут, не
хотят идти, шарахаются в испуге. Мы не знаем, как с ними справиться, сами напуганы.
Некоторые просто опасаются за свою жизнь. А снимали по несколько дублей...»
3
Однако в центре внимания, конечно, был Рублев-Солоницын. Вот некоторые
фрагменты из его писем той поры брату, Алексею Солоницыну.
«Леша! Я уже десять дней в Москве. Брожу по музеям, Кремлю, соборам, читаю
замечательную литературу, встречаюсь с любопытными, талант
96
ливыми людьми. Подготовка. Съемки начнутся 25—26 апреля во Владимире...
Сейчас мне кажется, что я не умею ничего, ничего не смогу — я в растерянности. Меня
так долго ломали в театре, так долго гнули — видимо, я уже треснул... Слишком много
сразу навалилось на мои хилые плечи. Я не привык носить столько счастья, носил
всегда кое-что другое...»
Последняя фраза — чисто платоновская по стилю и духу.
22 июня 1965-го: «...Мои дела похожи на... да ни на что они не похожи. Трудно
безумно. Все надо начинать сначала. Всему учиться заново. Меня учили добиваться
смысла, смысла во всем, а киноигра — это высшая, идеальная бессмыслица. Чем
живей, тем лучше. Надо жить, а не играть — это и легче, и трудней.
Вчера смотрел весь отснятый мой материал. Сидел в просмотровом зале и был
похож на комок нервов. Посмотрел и понял — идет внутренняя ломка. Есть уже
терпимые кусочки, но еще идут они неуверенно, зыбко. Надо продолжать работать...»
Удивительно все в духе рублевского воссоздаваемого образа. Отсутствие тайно-амбициозного «творческого давления» на пространство; не само-утвердительство, а
зыбко-трепетное вслушивание в мелодию своей не тебе принадлежащей
трансформации, самопреодолевающее сдвижение в сущность, которой ты еще должен
оказаться достоин. Безусловно, кротость, почти Крестьянская православная
смиренность. Все бросил в Свердловске. Не снимается — живет. Номер в гостинице
обустроил как временный дом. Наблюдает за процессом съемок всего фильма, и до
самого конца.
Нестандартно впечатление Алексея Солоницына, литератора, от первого
знакомства с Тарковским во Владимире, в пору съемок. «Нас встретил человек
