И что поразительно, с того момента у нас возник контакт. Потом он смеялся

открыто, широко. Смеялся над тем, почему туфелька и почему она должна заткнуться.

Не помню, чтобы он еще когда-либо был так весел.

Однако Андрей так и не научился пропускать волну, дзэн ему не давался. Он

оставался христианином. Ему было проще подставить щеку, чем пригнуть голову. Как

надо было твердо стоять на ногах, чтобы не принять условия фальшивой игры в

соцреализм!..»

В этих недобрых по тону заметках мйого, на мой взгляд, забавного. Воспи-таннейший Тарковский, не включающий в свою ироническую игру Шавката лишь

потому, что он видит его в первый раз, и рядом — весь на нервах юный художник, подозрительный, напряженный, мнительно ищущий угрозу своему больному «чувству

собственного достоинства». Естественное, но вне комплексов, веселье Шавкату

кажется «показным», рассчитанным именно на него. Но кто же не знает, что

«подчеркнуто ликовать» в таких детских забавах — известный на Руси способ

самоиронии, придания состязанию шутовского, карнавального колорита. Это-то, кстати, и есть дзэн. А Абдусаламов как раз и кидается, разъяренный, на каждую волну, и даже тогда, когда ее нет. Тарковский же, будучи раскованным и естественным, спокойно «пропустил волну» его агрессивного

88

выпада, попросту распахнул дверь и для летящей его ярости. Кстати, прием, который Андрей при этом применил, тоже чисто дзэнский: спокойно и внимательно

88

посмотреть на тот «словесный утюг», которым в него запустили. И, внимательно

исследовав фразу, он показывает Шавкату, что она — чистая бессмыслица, бред, галлюцинация, над которой можно только хохотать. Ибо большинство фраз, которые

мы произносим, нагружены не нашими, а чужими громадно-спекшимися фатальными

эмоциями, несущими в себе инерционно накопленное зло, не прожитую, но транс-лируемую агрессию.

«Дзэн ему не давался. Он оставался христианином...» Но дзэн — это не идеология, и он никак не противостоит ни христианству, ни мусульманству и т. д. Дзэн

принципиально внеидеологичен, внесловесен, внезнаков. Реальных форм его

проявления — великое множество. У дзэна нет одного лица, одной фигуры, одного

образа. У него нет ни постулатов, ни доктрин. Дзэн выявляет себя в человеке

ситуативно. Дзэн — это абсолютная искренность всего человеческого существа в

момент времени, неважно, к какой конфессии он принадлежит и принадлежит ли.

Православные монахи-исихасты были изумительными дзэнцами. Христиане Майстер

Экхард и Франциск Ассизский исполнены, несомненно, глубокого дзэн-ского духа, равно как Серафим Саровский. У нас в России существует популярный предрассудок

представлять дзэн в кичевых застывших позах. Позы обычно две. Первая: дзэн — это

«пофигизм», аморализм и цинизм без берегов, свидетельствующий якобы о

раскованности личности. На самом деле это поза почти всегда идеологически-корыстолюбивая, как, скажем, у человеко-собаки Кулика, чьи «эпатирующие

обывателя», искусственно сооружаемые «акции» очевиднейше порождались жаждой

«общественного успеха» и вполне конкретных от этого польз. Дзэн на самом деле

абсолютно бескорыстен, потому что абсолютно спонтанен — как подлинные молитва и

милосердие, творящиеся втайне. Очевидны лишь дзэнская молчаливая улыбка да

хохот.

Вторая поза: дзэн — это умение пропускать волну. Шавкат приводит пример: Андрею «было проще подставить щеку, чем пригнуть голову». И сразу: «Как надо

было твердо стоять на ногах, чтобы не принять условия фальшивой игры в

соцреализм!» Здесь опять, вослед за Солженицыным, намек на то, что Тарковский

будто бы сознательно боролся «с режимом», с «игрой в соцреализм» и т. п. Но это не

так. Как человек пластической внутренней искренности Тарковский и не помышлял ни

с кем и ни с чем бороться. Дзэнцы (тем более христианские дзэнцы) не борются, они не

удостаивают идеологических маньяков этой чести. «Как мелки с жизнью наши споры, как крупно то, что против нас! Когда б мы поддались напору стихии, ищущей

простора, мы выросли бы во сто раз... Так ангел Ветхого Завета искал соперника под

стать...

Кого тот ангел победил,

тот правым, не гордясь собою,

89

выходит из такого боя в сознанье и в расцвете сил. Не станет он искать побед. Он

ждет, чтоб высшее начало его все чаще побеждало, чтобы расти ему в ответ».

Этому призыву Райнера Рильке и следовала душа Тарковского. Это «идеологи

соцреализма» боролись с Тарковским, но он если и боролся, то с самим собой, то есть с

тем в себе, что следовало, как он говорил, преодолеть. Бороться следует с... ангелом, который удостаивает тебя этого поединка, этой игры, ударов же нечисти не следует и

замечать, хотя это порой и очень болезненные удары. И вообще дзэн* вовсе не

«механическая присядка», когда ты раз и навсегда внушил себе «уходить от любого

удара». Это не дзэн, а новое идеологическое рабство. Что сделает в следующий момент

дзэнский воин — никто не знает. Ибо его действие подчинено глубинному

внутреннему импульсу, понять истоки которого любым идеологам бесконечно не по

89

зубам. Потому-то Тарковский ни «подставлял щеку», ни «пропускал волну», он просто

работал, а Госкино с ним и с его творениями боролось. В 1967 году, в пик мучений с

«Рублевым», положенным на пять лет (на сколько именно, естественно, было тогда

никому не известно, автору могло казаться, что и навсегда) на полку, то есть, в

сущности, взятому под арест, Тарковский на вопрос журналиста о главной своей

проблеме ответил сугубо в духе Рильке и его святого Иакова, с которым пришел

побороться ангел: «У меня одна проблема — преодоление. Мне трудно говорить о том, какова моя тема, но основная, которую хотел бы постоянно разрабатывать,— это

умение преодолевать самого себя, не вступив при этом в конфликт с природой, гармонией...» Вот она, одновременно и дзэнская, и православная «интрига»: ибо преодолевать нечто в себе, создающее дисгармонию, нелегко — это приносит страдание.

Можно себе представить, что испытывал Иаков, когда ангел проверял на прочность его

духовные мышцы и сухожилия, и дыхание, и сердечный ритм...

Ни одна поза не есть дзэн. Дзэн не исходит ни из каких заранее заготовленных

концептов, он ускользает от символов, знаков, словесных описаний. Дзэн — это та

река, в которую нельзя войти дважды. Дзэн — это возвращение к своей истинной

природе.

Само по себе «пропускать волну» ничего не значит. Огромное количество наших

сограждан только и делали, что пригибали головы, «отлавливая» очередную «волну», дабы в совершенстве в нее вписаться, и вписывались, и всегда имели хлебные

должности и сравнительную безопасность.

И может случиться так, что дзэнским поступком станет именно подставить щеку

или голову под очередной удар. Сущность поступка определяет не поступок, а человек, сила его «корневой» искренности. Равно как дзэн Иисуса из Назарета заключался в

том, чтобы взойти на Голгофу, дать громадной волне ударить в себя. Ибо кто знает о

глубинах метафизиче

90

.

ской искренности? И дзэн христианина внешне совсем не то же, что дзэн буддиста

или суфия, хотя внутренний исток у них — один и тот же.

Воспоминания Ш. Абдусаламова о Тарковском — едва ли не самые интеллектуально- и мировоззренчески-полемичные. Автор выступает от лица как бы дзэна.

Однако суть заметок не только не дзэн, но прямо наоборот: явная патетика жаления

автором себя* и постоянные, порой на грани фола, попытки уязвить «великого

Тарковского», «ущипнуть» его в разнообразнейших, преимущественно моральных

смыслах. «В четыре года Андрей читал, в одиннадцать-двенадцать листал Леонардо. Я