Андрею»: «Познакомились мы в монтажной ВГИКа. Тарковский выглядел страшно
взъерошенным, весь в желваках, кусал ногти. У него была курсовая работа, которую он
делал вместе с Сашей Гордоном. Занят он был соединением изображения и музыки.
Саксофонную мелодию Глена Миллера "Звездная пыль" он, как сейчас помню, наложил на кадр экскаватора, извлекавшего мину. Это воспринималось нелепостью.
Конечно, потом он от этого отказался.
Можно многое вспомнить о нашей совместной работе. Подружились и сошлись мы
очень быстро. По сравнению с ним я, видимо, всегда опериро-' вал более
традиционными категориями. Наше расхождение началось на "Рублеве". Я стал
ощущать ложность пути, которым он идет. И главная причина этой ложности —
чрезмерность значения, придаваемого себе как режиссеру. <...> В его позиции была
непреклонность, доходящая до самоубийственности. Его мало интересовало, как
воспринимается сцена зрителем,— он мерил все тем, как она действует на него самого.
Он часто повторял бунинскую фразу: "Я не золотой рубль, чтобы всем нравиться"».
80
Вот здесь и водораздел между «постмодернистским» («чего изволите, дорогой
зритель, дорогое жюри?») и религиозным творчеством, которое совершенно не
интересует «та сторона зеркального стекла», ибо там — Некто, читающий в наших
душах и не нуждающийся в адаптациях. Тарковский, собственно, и поднял восстание
против плебейского кинематографа, услужливо-заискивающе обслуживающего того
«Шарикова» в «среднем» человеке, который вообразил себя сегодня пупом Земли и
ради которого культура якобы старается... Есть два пути. Один — это подниматься к
истине в себе, к пределу себя истинного и тем самым поднимать и зрителя, читателя. И
второй путь — опускаться на удобный -для тебя и зрителя (читателя) уровень
коммуникации-приятельства.*
Впрочем, мы не знаем, в какую именно «сценарную» сторону пошел бы Андрей, не
упади на него как раз в это время внезапное предложение. Сам Тарковский так
рассказывал об этом в 1973 году в Восточном Берлине: «И получилось — так, случайно — что на "Мосфильме" произошла катастрофа с одним из фильмов, который
там снимался. После того как была отснята уже тысяча полезных метров, картина была
закрыта, потому что это было воспринято как брак — так сказать, творческий брак.
Фильм назывался "Иван", по рассказу Богомолова "Иван", по сценарию Богомолова и
Папавы. И мне предложили... Я очень обрадовался, что мне кто-то предлагает какую-то
серьезную работу...
Ну, прочитал я этот сценарий, не зная о том, что я последний из режиссеров
"Мосфильма", кому было предложено взяться за эту картину. Никто не брался, потому
что был истрачен миллион рублей старыми, сто тысяч по-новому, а всего на картину
было отпущено двести пятьдесят тысяч новыми. Почти половина истрачена. И — брак.
Я взялся, переписал сценарий, много мы внесли изменений... То, что было в первом
сценарии, было очень плохо. Это не имело никакого решения, рассказ был никак не
80
переплавлен в кинематографическую форму. И мы не решались снимать этот фильм до
тех пор, пока не придумали вот этих снов Ивана. Когда я придумал эту форму — саму
эту идею,— мне показалось, что фильм будет держаться, состоится. И потом мне
помогло то, что я знал
* В парижском интервью 1986 года Тарковский так ответил на вопросы «Нравятся
ли вам фильмы Кончаловского? Видели ли вы его фильм "Поезд-беглец", который
будет на Каннском фестивале вместе с вашим ("Жертвоприношение") фильмом?»: «Я
этого фильма не видел. Я видел фильм "Любовники Марии", который мне чрезвычайно
не понравился. И не только потому, что это вульгаризированная история известного
рассказа Платонова. Мне не понравилась ужасная пустота и желание перестать быть
тем, кем он был до сих пор. Измена самому себе меня потрясла. Все-таки это Андрон, он сделал "Асю-хромоножку", "Первого учителя", которые мне очень нравились.
И "Дядя Ваня" мне его очень нравился, чеховская картина. Там Андрей не то что
старался, он был самим собой. Если бы он пошел по этому пути, то мог бы развиться в
личность. А так он встал на коммерческий путь и, в лучшем случае, дай Бог, станет
средним американским режиссером, не помнящим родства. Это ужасно обидно, для
русского художника такие вещи не проходят даром и не прощаются. Не прощаются
Богом. За это придется очень дорого заплатить».
Тарковский как в воду глядел, ибо смотреть «американские боевики»
Кончаловского нормальный российский зритель едва ли сегодня сочтет возможным.
Поразительный путь по направлению... от «себя».
81
Сталкер, или Труды и дни Лндрея Тарковского
мальчика — Колю Бурляева. Тогда ему было, по-моему, тринадцать или
четырнадцать лет...
И вот я взялся за эту работу вместе с Вадимом Юсовым, и мы сняли эту картину.
Страшно было снимать... Страшно потому, что я знал: если картина у меня не
получится, никакой надежды на то, что я получу следующую свою постановку, у меня
не останется. А с другой стороны, для меня эта картина была как бы экзаменом. Для
самого себя. Я, честно говоря, думал... в общем, серьезно думал, что если она не
получится, вряд ли я останусь в кино. То есть сам бы не захотел остаться. Я был очень
честолюбив в то время, очень верил в свою исключительность. Нетерпимым был очень
и очень. Провала бы я просто не пережил».
Итак, творческую неудачу молодого режиссера Эдуарда Абалова, где действовал
банальный милашка — «сын полка», Тарковский переплавил в трагическую
экзистенциальную поэму, не случайно зацепившую самого Жана Поля Сартра, разразившегося всем известной рецензией.
Тарковский переживал необычайный подъем сил. Запущен в производство фильм
был 1 августа 1961 года. Снят всего за пять месяцев. .
«Съемки мы начали в киноэкспедиции в городе Каневе,— вспоминает Николай
Бурляев.— Жили в современной гостинице на высоком берегу Днепра, продуваемой в
осеннее ненастье всеми ветрами...
Как часто водится в кино, в первый съемочный день снимали заключительные
кадры фильма: "последний сон Ивана", игру с детьми в прятки подле вкопанного в
песчаную днепровскую косу уродливого, черного, обгорелого дерева. Был теплый, солнечный осенний день. И режиссер, и вся группа работали в купальных костюмах.
Каждый, улучив свободное мгновение, с наслаждением плескался в ласковом Днепре.
С юмором, весело отсняли за день довольно большой метраж, в том числе сцену с
матерью Ивана, роль которой исполняла обаятельная и нежная Ирма Тарковская, жена
режиссера.
81
— Мама, там кукушка...
И запрокинутое лицо убитой матери... Медленно, как во сне, выплескивается вода
на распластанное на песке тело. Тарковский сам зачерпывал из Днепра ведром воду, командовал оператору В. И. Юсову: "Мотор" — и с удовольствием, "художественно", окатывал жену водой, сопровождая этот важный процесс своими неизменными
шутками, веселящими всю группу.
Так же легко и радостно, как начали, мы проработали всю картину, физически
очень нелегкую. Никто из нас и не подозревал, что она будет увенчана десятками
международных наград, станет киноклассикой, войдет в историю мирового
кинематографа...
Так же радостно, как работали, мы проводили свободное время. Особенно весело и
празднично отмечали приезд из Москвы друга и соавтора Тарковского, Андрона
Кончаловского, Андрея...
Он привез с собой новые песни друзей: Гены Шпаликова и Володи Высоцкого, известного тогда лишь узкому кругу приятелей. В уютном номере
