75

весь уровень необыкновенно повышается... Шукшин и Тарковский, которые были

прямой противоположностью один другому и не очень любили друг друга, работали

рядом, и это было очень полезно для мастерской. Это было очень ярко и

противоположно. И вокруг них группировалось очень много одаренных людей. Не

вокруг них, а благодаря, скажем, их присутствию».

Впрочем их однокурсник А. Гордон отрицает взаимную неприязнь Тарковского и

Шукшина, рассказывая о нормальной студенческой дружбе людей очень разных, но

вполне лояльных друг к другу.*

* На одной из встреч в Ярославле в 1981 году Тарковскому задали вопрос о его

отношении к Шукшину. Он ответил: «Я очень хорошо отношусь и к нему, и к его

фильмам, и к нему как к писателю. Но не уверен, что Шукшин постиг смысл русского

характера. Он создал одну из сказочек по поводу российского характера. Очень

симпатичную и умилительную. Были писатели в истории русской культуры, которые

гораздо ближе подошли к этой проб-

76

В жизни Тарковского можно зафиксировать два (по нарастающей) кризисных

момента, своего рода моральных катаклизма: фактический арест на пять лет «Страстей

по Андрею» («Андрей Рублев») плюс безработица, связанная с этим, и отъезд в

Италию, превратившийся затем в вынужденную эмиграцию. Так что весь период

вплоть до завершения съемок «Рублева» можно считать счастливейшим временем

студента, а затем молодого кинорежиссера. Это была сравнительно беззаботная и

полетная пора. Воздух социума был прогрет «хрущевской оттепелью», понемногу

ломались стандарты, неслыханно расширялись горизонты чтения. И не только чтения.

«Мы выстаивали многочасовые очереди на Дрезденскую галерею, позже — на

Пикассо. Приезжал Пол Скофилд с "Гамлетом", "Берлинер ансамбль", театр Жана Вил

ара. Был настоящий культурный прорыв...» (А. Гордон). Вслед за неореалистами перед

глазами Тарковского прошли как чудо фильмы Бергмана, Бунюэля, Феллини, Брессона, Куросавы... Все это было как потрясение, налагавшееся на впечатления от

великой живописи, от Баха и Моцарта, от Достоевского, Толстого и Бунина... Но еще

более — от вод своей души, в которых мерцало и плескалось великое незнание.

Покуда Андрей учился на первых курсах, на экраны страны вышли «Карнавальная

ночь» Рязанова, «Сорок первый» Чухрая, «Весна на Заречной улице» Хуциева и

Миронера, «Летят журавли» Калатозова и оператора Урусевского. *

В интервью вгиковской газете в 1966 году Тарковский говорил: «Я почувствовал

свое призвание только на пятом курсе, а до тех пор я и понятия не имел, зачем я

пришел во ВГИК. Только после практики у Марлена Хуциева я начал понимать, что

это настоящее, большое искусство...»

Эту практику он проходил в Одессе, откуда писал 3 августа 1957 года А. Гордону:

«Дорогой Сашка! Мы без дела и ждем утверждения "Двух Федоров и Наташи"

Хуциева. Я просто-таки болен — ищу материал для курсовой и, естественно, не

нахожу. Прочел сборник рассказов 1951—1952 гг.

леме. Василий Макарович, по-моему, этого не достиг. Но он был необыкновенно

талантлив! И в первую очередь он был актером. Он не сыграл своей главной роли, той, которую должен был сыграть. Очень жалко. Он мог бы в своей актерской ипостаси

нащупать тот русский характер, выразить который стремился как писатель, как

режиссер.

Простите, может, кого-нибудь не устраивает то, что я говорю о прославленном и

защищаемом народом Василие Макаровиче Шукшине, моем друге покойном, с

которым я проучился шесть лет. Но это правда — то, что я говорю о нем. И Василию

Макаровичу недоставало при жизни той славы, которой так щедро оделяют его сейчас.

76

Мне кажется, что его как-то боялись, от него ожидали чего-то такого опасного, взрывчатого. А когда он умер, его стали благодарить за то, что взрыва не произошло. А

уважение, которое я испытываю к Василию Макаровичу, беспредельно. Если бы вы

знали, какую в хорошем смысле карьеру проделал этот человек. Он приехал в Москву

абсолютным сибирским мужичком. Члены приемной комиссии из райкома партии того

района, в котором находился ВГИК, "зарубили" Шукшина за его дремучую темноту.

Меня те же самые люди заподозрили во всезнайстве и тоже не хотели принять. Только

благодаря Ромму нам удалось поступить. Человеческая карьера Шукшина

удивительна. Он так стремительно рос, менялся на глазах. Это явление уникальное в

нашей культуре!»

77

издания "Сов. писатель" 1954 года, который начинается антоновскими "Дождями".

Ну такая мура! Ну ничего, буквально ничего. Ложный психологизм. Ложный, так как

нет за ним ни социальных, ни верных человеческих отношений. Такая ложь! И не

выдумка, а просто ложь, фальшь.

Что меня толкнуло написать тебе? Я вспомнил рассказ Колдуэлла "Теплая река". А

что, если его перенести в нашу действительность? А? Можно интересно поработать...

И прыгать надо от простой и ясной мысли, а не от готового сюжета и драматургии. Уж

больно хороша мысль у Колдуэлла — да и сюжет ведь гениально прост и лиричен: приезжает хахаль, приезжает переспать с девочкой, встречается с ее отцом, тот

рассказывает о своей любви к жене, и хахаль не может с ней быть, как раньше. Он

понимает, что любит. Переоценка. Переоценка, вот что интересно. Мысль, железная

логика психологии, это интересно. И потом тепло и нужно.

Ну пока все, хватит, привет всем, особенно Володе. Твой Андрей. Пиши, ради бога, не будь свиньей. P. S. Кажется, Васька будет сниматься у Хуциева».

С Гордоном они будут вместе делать курсовую работу, увы, по крайне убогому

сюжету, изъятому из очерка в «Комсомольской правде»: экскаваторщик натолкнулся

на снаряды в центре Курска, а саперы их разминировали, за что были провозглашены

героями. Удивительно, как мог Тарковский «клюнуть» на подобную лабуду. Но

любопытно, что, поняв в ходе работы пустоту и ходульную идеологичность «сюжета», он стал придумывать эпизоды, нацеленные на погашение сюжетики, на отвлечение

внимания в лирическую сторону.

Более в идеологические переулки Тарковский не сворачивал. Неожиданно он

подружился с Андреем Михалковым-Кончаловским, юношей хорошей культурной

выправки, вместе с которым и сочинил последующие несколько сценариев. Первый из

них — «Антарктида» (совместно с О. Осетинским) был «Ленфильмом» забракован и

канул в Лету. По «Катку и скрипке» Тарковский снял свой дипломный фильм.

Если уж такой шедевр как «Иваново детство» Тарковский публично оценивал

позднее как чуть ли не свою неудачу, то что говорить о «Катке и скрипке». Скажем, в

кишиневском интервью 1967 года: «Мне бы не хотелось говорить об этой картине.

Она, как мне кажется, не состоялась с точки зрения кинематографического языка, хотя

по теме имела смысл».

Если С. Параджанов, посмотрев «Иваново детство», сказал, что Тарковский сам не

понял всей гениальности своего фильма, то и о «Катке и скрипке» можно сказать как о

маленьком шедевре, где уже во всей подлинности начинают звучать и мистическая

иррациональность потока жизни, чем-то напоминающая зыбкую походку маленького

прустовского Свана, и колдовство сновидческого протекающего свеченья, и

неопределимость текучих и вертких смыслов, когда все контакты маленького человека

с человеческими существами зыбятся как космическая тайна, совершенно не

77

поддающаяся «схватыванию». Этот изумительный «эстетизм» инте-рьерных сцен, где

жизнь замирает в почти космогонической скульптур

78

ности как иератический иероглиф, стремительно уходящий по воле «музыки

творца» и потому не подвластный расшифровке — даже и не успеть, ибо надвигается, как дождь, как гроза или как солнечный ветер, следующий фрагмент... Магическая