одному-единственному, хранимой всю жизнь; он задает здесь сущностный вопрос: что

давало Сольвейг силу ждать в лесной избе Пер Гюн-та десятилетия? Что это за сила?

Надежда и вера — скажем мы. Но что это за вера, если она даже не знала, куда и

почему исчез Пер Гюнт, если она оставалась в полнейшем неведении? Эта вера, в

материально-материалистическом смысле безосновная, и есть вера Духовная. Эта вера

находит силу сама в себе — в своей сущности, которая есть дух.

Тарковский прошел обе эти стадии «хождения по мукам» в поисках «собственного

(или нашего, как он говорил) дома» или, если выражаться литературно-возвышенно, в

поисках своей Сольвейг. Первый его брак на однокурснице ВГИКа, а затем

кинорежиссере Ирме Рауш, «был зарегистрирован» в апреле 1957 года, а в 1965 году

он знакомится со своей будущей второй женой Ларисой Кизиловой, приданной ему в

ассистенты на съемках «Андрея Рублева». Вот эта диспозиция внутренних статусных

установок (кинорежиссер — ассистент кинорежиссера; творец — помощник творца), при всей кажущейся ее поверхностности, все же, на мой взгляд, кое-что проясняет в

67

модальностях двух этих браков. Тарковский искал женщину, которая бы сумела и

хотела «раствориться в нем», и он

68

* Монтажер пяти фильмов Тарковского Л. Фейгинова говорила М. Туровской: «...А

я благодарна Ларисе Павловне, которая от лишних людей его огораживала, желая ему

добра; чтобы он больше времени мог уделять

** Театрализованные плачи художника Ш. Аб-дусаламова в его воспоминаниях (в

сб. «О Тарковском») по поводу некоего чудовища по имени Лара, которая-де играла, а

потом будто бы бросила играться в куклу по имени Тарковский, оставляю на совести

мемуариста. Равно как и все его нечестные приемы выбрасывания бездоказательных

обвинений «жене друга», словно бы в непонимании, что это более всего задевает как

раз честь «друга». Впрочем, после многочисленных «пинков» то Тарковскому, то Ларе

мемуарист выплескивает и «парное» свое раздражение: «Правда, в последние годы

(вероятно, в последние годы общения мемуариста с Тарковским.— Н. Б.) ему отказало

все, даже лоцманские способности. Рядом с ним постоянно плыла большая рыба, поглощавшая всю его энергию...» Хочется спросить: каким образом Абдусаламов, изгнанный Тарковским своим внутренним замыслам. Она считала, что эти встречи, вечные споры его разворовывают. И я так же думала и часто говорила, что его

растаскивают необязательные, глупые люди...»

из съемочной группы «Сталкера» «за бесстыдство» (формулировка в дневнике

Тарковского), а сам сформулировавший причину своего разрыва с режиссером как

обиду на то, что Тарковский не вернул ему деньги за взятую некогда, давным-давно, в

долг картину (живопись),— каким образом этот Абдусаламов мог затем делать замеры

катастрофически якобы убывающей творческой энергии Тарковского?

Вполне допускаю, что жена Тарковского была чудовищем для Абдусаламова (то

бишь в восприятии оного) и для кого-то еще тоже (полагаю, что для кое-кого и сам

Тарковский был и чудовищем и бездарностью одновременно: читал такие отзывы), но

следует ли из сих психологических фактов, что она была чудовищем для

Тарковского??! А это-то единственное, что может интересовать биографа и читателей.

68

такую обрел. Обрел хозяйку дома, верную этому дому настолько и в такой почти

прямолинейной форме, что это сердило и отпугивало многих, дом представлявших по

некой инерционной схеме «вчерашнего дня» Тарковского.* Обрел не идеальную

любовь, не романтическую гофманов-скую фею, но друга и «правую руку».

Однако эта смена его приватных ориентации вызвала ажиотаж и даже сопротивление в окружающей его дружеско-родственной среде, стала линией раскола и, по существу мировоззренческого, размежевания. И в общем-то это неудивительно, учитывая высочайший максимализм и прямоту Тарковского; Хотя на самом-то деле

это как раз поистине удивительно: с какой неиссякаемостью многие из окружения

режиссера невзлюбили Ларису Павловну, словно она им чего-то недодала, а они на это

рассчитывали, либо лишила их чего-то.** Но чего? Вероятно, возможности ' общаться

с Тарковским либо общаться с «прежним Тарковским»? Быть может. Но брак, увы, есть тайна. И негоже ходить со своим уставом в чужой монастырь. И — «не муж для

жены, но жена для мужа». А что было так — несомненно. Очевидно по результатам: по

темпам продвижения Тарковского в религиозную стадию жизнетворчества. По

невиданной интенсивности его в этом смысле «вызревания».

Но это отдельная большая тема. Здесь же замечу, что материалов и свидетельств о

первом браке Тарковского столь ничтожное количество, что я сразу оговариваюсь: все

мои суждения, сравнения и раздумья по этому поводу носят, так сказать, типологически-структурный, а не документально-архивный характер. Это раздумья по

68

типу: быть может, это было и так. При том, что я отчетливо знаю: даже имея сотни

дневников, писем, вос-

поминаний, мы никогда не приблизимся к пониманию подлинных взаимоотношений двух людей, тем более в браке. Все, что мы можем,— грезить на темы

своих собственных иллюзий вокруг этих вечных, однако каждый раз неповторимо

актуализированных ситуаций. Размышляя о чьем-то диалоге, тем более интимно-задушевном, сердечно-присмертном (а брак — это всегда нечто присмертное, где тело

с душой ведут переговоры всегда на пограничьи), мы, конечно, всегда неизбежно

транслируем некие шаблоны своего собственного ментального опыта, вытекающего в

конечном счете из наших глубинных мировоззренческих установок. То есть, проще

говоря, мы делимся своей собственной глупостью, только с важным видом. И следует

неустанно об этом помнить. Мы никогда не узнаем тайну личной жизни Андрея

Тарковского. И чем больше будем иметь «воспоминаний», тем хуже будут наши дела, ибо сякие воспоминания — это сложнейшая система кривых зеркал, в которой разоб1

раться может один лишь Господь.

Яроизрастанье

Две черты ярко пронизывают эпоху становления нашего героя: созерцательность и

страстность. Как два луча, они играют, преломляясь и взаимо-оживляя друг друга, иногда входя друг в друга до саморастворенья, до рождения третьего, нового качества.

У страстности всегда есть опора.

Известно, что в Первый Щипковский переулок, 26 (где наш герой прожил более

двадцати лет), Тарковские переехали 28 декабря 1934 года. Известно также, что «как

только Андрей оказался в комнате, он взобрался на широкий подоконник и запел свою

любимую арию Ленского... И пока родители перетаскивали вещи, он исполнил весь

свой репертуар». Малышу было 2 года и 9 месяцев и столь «ранняя зрелость» кажется

невероятной. «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?..» Классику младенец

«считывал» с пластинок, звучавших в доме. И позднее все лучшее в мировой музыке

быстро оказывалось звучащим в его голове. Ольга Тимофеевна Ганчина, проведшая

вместе с Андреем четыре месяца в Туруханской тайге в геологической экспедиции

1953 года, вспоминает, что «стиляга» Андрей пропел своим безупречным тенором для

нее с подругой и тайги едва ли не весь мировой оперный репертуар, а также весь

репертуар Вертинского. Обладая абсолютным «техническим» музыкальным слухом, Андрей, я думаю, обладал еще и внутренним абсолютным слухом, благодаря которому

он считывал ту ощутимую немногими «музыку пространства», которая звучит и вовне, и внутри нас одновременно. Это тот слух, о котором человек не может никому ничего

сказать, лишь в качестве художника он обнаруживает этот источник в себе: но уже

реализованным в пространстве произведения.

Исток страстности — музыкальность. Она лежит в истоках не только подлинной