великая живопись, музыка и магия), а это в наше убого-прагматическое время нечто

редчайше-бесценное. Он был несгибаем в сражении за достоинство того духа в себе, которым его (как, впрочем, и каждого) наградил Господь. Он не мог предать музыку

этого духа, пришедшего к нему из изначальности времени, из его сакрального

Первотолчка, Пер-водыхания. Победить Тарковского в этом его великом служении

было невозможно в принципе. Убить — да, но не победить. И потому Тарковский —

герой. Но внутренняя логика и смысл поступков героя не видны с близкого расстояния.

Как говаривали в старину, для денщика и лакея нет героя, ибо они слишком близко

находятся к его сапогам. Так и людям прагматического склада никогда было не понять

истинных мотивов тех или иных движений Тарковского, его выборов, его пристрастий.

Герой не всегда выбирает самый «удобный» путь. Или самый легкий. Или самый

«счастливый». И потому подлинная биография героя на самом деле может быть

написана лишь языком, адекватным эзотерике мистического языка его творений.

Медитация-IV

Что же, что же это была за весть, принесенная Тарковским? Столь страстный этик, прямой продолжатель редчайшего (и нежнейшего) темперамента Альберта Швейцера

(совпадения лирических систем — поразительные), он в то же время был до

невероятия пластичен и антиригористи-чен во всех своих движениях — как творчески-художественных, в текучей, иррациональной, блаженно-райской плазме фильмов, так и

«эмпирически-житейских», в этом своем удивительном жизненном танце. Ибо он был

один из тех немногих, чья жизнь не походка, подверженная строю, но танец — если

понимать его как спонтанное явление души своего тела.

И это соединение этической страстной мощи, незатушимого этического огня и

растворенности в подлинных ритмах своей духовной музыки — так джазовый

музыкант отдается порой телесному логосу с убежденностью почти пророческой —

дает удивительную мелодию, равную жертвенной симфонии, которая просто так

пришла к нам, словно бы в подтверждение, что Господь тайно с нами и мы более чем

вправе доверять самым благоуханным, самым чуждым маршу социума и самым

кротчайшим своим интуициям. Тем, что стесняются выйти на люди в домашней

одежде. И вот они оказываются в обществе царственно кротком и непобедимо

прекрасном. Ибо непобедима гармония этического эроса и влажного огня

растительных человеческих пространств.

310

О, бог тех долин, где живут смиренные сталкеры — искатели своего духовного

зерна, которое некогда Господь в нас забросил. О, сталкеры глубин! Кто спросит вас о

долге? Лишь дудочки растений, звучащих в росные часы раздумий гор и неба и

пустынных каменных карнизов и осыпей давно остывших храмов. Но в этот час всегда

светящаяся весть при нас: сорви поверхность с времени, пространства и увидишь

блаженное свечение вещей, стоящих на основе вне основ. Как будто кто-то (разве же

художник?) нам показал обыденность блаженства и прошептал: священ-ныхнет

мгновений, священных храмов нет и к Богу нет путей, но мы уже внутри и светится

310

покров и Очи нам внимают день и ночь и все уже промыто: священнейший поток

внутри времен.

О, флейта пустоты! Кто знает то, что в нас? На самом донном месте, там, где

родник, из коего вся суть к нам натекает запросто, без спешки? Нам не уйти от этой

кроткой сути, от влажного огня, в котором мы горим. О, эта весть внутри, мощней

которой нет.

Суждения и мнения

ИНГМАР БЕРГМАН

Мое открытие первых фильмов Тарковского было для меня подобно чуду. Вдруг я

обнаружил себя стоящим перед дверью комнаты, ключи от которой — до сих пор —

мне не были даны. Это комната, куда я всегда хотел войти и где дышится легко и

свободно. Я чувствовал восхищение. Кто-то выражает то, что я всегда хотел сказать, но

не мог.

Тарковский для меня — величайший из всех, тот, кто открыл новый язык, адекватный природе кино, так как он запечатлевает жизнь как раздумье, как

сновиденье. Всю жизнь я стучал в эти двери, и мне очень редко удавалось проникнуть

туда, где он пребывает так естественно...

ч

КШИШТОФ ЗАНУССИ

Андрей совершил в кино такое, что кажется невозможным,— он сумел придать

материальную форму тому, что по сути своей невидимо и недоступно нашим

ощущениям: в механической кинофотографии он запечатлел облик Духа, в форму

материи вписал ее абсолютную противоположность.

ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ

Задачу кино как искусства Тарковский видел прежде всего в победе над временем.

В этом смысле философия искусства Тарковского жгуче современна.

АНДЖЕЛ ВАЙДА

Что, как мне кажется, есть главное в Тарковском? Прежде всего то, что он один из

немногих режиссеров нашего времени, который, поставленный в столь нечеловеческие

условия работы, тем не менее не сделал ничего необязательного, то есть никогда и

ничего, что не было бы абсолютно и до конца его. Возможно, именно поэтому он снял

так немного фильмов. Но ведь не это главное. Главное состоит в том, что работал ли он

в Италии, ставил ли в Швеции, снимал ли на «Мосфильме», идет ли речь о

грандиозном «Рублеве» или о камерном «Сталкере», но всегда, во всех картинах

небывалая духовная сила эманирует в зрительный зал как бы с одинаковой

температурой. Когда я увидел «Сталкер», я вдруг подумал: «Вот человек, который

всем нам бросил вызов. Он работает в самых ужасных условиях, какие только можно

себе вообразить, но то, что он хочет

311

311

сказать, он говорит ясно, определенно, с небывалой последовательностью. Он снял

первый русский религиозный фильм. Откуда бы у него взяться этой силе, если бы он

не чувствовал, что в его зрительном зале, в его обществе, в его стране существует

какая-то неудовлетворенность, какие-то искания в этой сфере?! Это ведь не просто

самовыражение русского интеллигента. Он должен был знать, что как раз на него

Господь Бог указал перстом и этим, скажу так, его осчастливил и одновременно

покарал. Но он взвалил на себя этот крест. Он не мог поступить иначе. Он был

максималистом по отношению к задаче, которую перед собой ставил. И иным быть не

мог. Он соотносил поступки, мысли, чувства людей с чем-то, что превыше нашего

бренного земного существования. В этом начало его трагедии и в этом же его масштаб, 311

неслыханный духовный масштаб. Боже ты мой, подумать только: наш бедный

кинематограф он уравнял в достоинстве с поэзией, живописью, музыкой, сделав его

выразителем духовного начала! Фантастика! Что за дерзость и что за великодушие!

Такая миссия не могла не раздавить художника.

ЭРЛАНД ЮЗЕФСОН

Он заставляет смотреть на вещи иначе. Он обнажает нам такие явления, как Жизнь, Душа, Смерть. И он раскрывает нам суть этих явлений: Жизни, Души, Смерти. Он не

останавливается ни перед какими тайнами и загадками. Когда ему что-то удается, он

осеняет крестом, но удается ему не все. И тогда он обращается к Всевышнему (и

происходит это чаще всего бессознательно), чтобы тот направил его на верный путь. И

это тоже своего рода искусство — остаться наедине с Божественным, когда при этом

присутствует вся съемочная группа...

ОЛЕГ ЯНКОВСКИЙ

Этот закрытый жесткий человек мог быть смешным, и трогательным, и нежным, и

смертельно уставшим. Он был способен зарядить твою нервную энергию, направить

интуицию, прокладывая путь к самому первичному и неразложимому, к святому и

непоруганному. К тому, что неосознанно дается при рождении и беспощадным трудом

раскрывается перед смертью. Это путь духовного очищения. Тоска подступающей

смерти и тоска по жизни.

ГРИГОРИЙ ПОМЕРАНЦ

Модель авторского сознания в фильме «Андрей Рублев» — это творческая свобода