государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР».

Тарковский в деле был зашифрован как «Паяц».

И еще один настораживающий факт: с киностудии «Мосфильм» Тарковский был

уволен 28 мая 1983 года — «за неявку на работу без уважительной причины». То есть в

те самые дни, когда высокие советские чиновники в Каннах поздравляли его с

наградами. Сам режиссер, разумеется, понятия не имел, что он уже безработный. Но, вероятно, мог это чувствовать.

По приглашению знаменитого европейского дирижера Клаудио Аббадо Тарковский

начинает стремительно ставить оперу Мусоргского «Борис Годунове в лондонском

прославленном театре «Ковент-Гарден». Одновременно он работает над сценарием

фильма «Ведьма» — будущего «Жертвоприношения». Продолжает разрабатывать

«Гамлета». Донателло Багливо снимает о Тарковском фильм.

В это же время он пишет письма Ф. Ермашу с официальной просьбой продлить

срок творческой командировки на три года. Однако официально-

* Член жюри Каннского фестиваля.

го ответа не получает. Вновь и вновь в течение всего лета ему сообщают устно, что

заочно такие дела не решаются и что он должен лично хлопотать в Москве.

Дневник от 6 августа: «В начале недели позвонил посол Пахомов, попросив о

беседе. Я пригласил их — Пахомова и Дорохина — в монтажную. Короче, они сказали, что уполномочены официально мне заявить, что никакого письменного ответа мне

275

дано не будет и что для прояснения моих обстоятельств я должен немедленно

вернуться с женой в Москву. Я сказал им, что я этого не сделаю. Консул сказал, что я

должен подумать и позвонить ему, когда я буду готов к отъезду. Иначе будет хуже...»

Во второй половине августа он с Ларисой путешествует по США в обществе

Кшиштофа Занусси, польского кинорежиссера, ставшего его другом. А вскоре после

возвращения в Италию Тарковский получает знаменитое письмо от отца.

«6 сентября 1983.

Дорогой Андрей, мой мальчик!

Мне очень грустно, что ты не написал нам ни строчки, ни мне, ни Марине. Мы оба

тебя любим, мы скучаем по тебе. Я очень встревожен слухами, которые ходят о тебе по

Москве. Здесь, у нас, ты режиссер номер один, в то время как там, заграницей, ты не

сможешь никогда реализовать себя, твой талант не сможет развернуться в полную

силу. Тебе, безусловно, надо обязательно возвратиться в Москву; ты будешь иметь

полную свободу, чтобы ставить свои фильмы. Все будет, как ты этого хочешь, и ты

сможешь снимать все, что захочешь. Это обещание людей, чьи слова чего-то стоят и к

которым надо прислушаться.

Я себя чувствую очень постаревшим и ослабевшим. Мне будет в июне семьдесят

семь лет. (То есть в будущем году, через десять месяцев?! — Н. Б.) Это большой

возраст, и я боюсь, что наша разлука будет роковой. Возвращайся поскорее, сынок. Как

ты будешь жить без родного языка, без родной природы, без маленького Андрюши, без

Сеньки? Так нельзя жить, думая только о себе,— это пустое существование.

Я очень скучаю по тебе, я грущу и жду твоего возвращения. Я хочу, чтобы ты

ответил на призыв твоего отца. Неужели твое сердце останется безразличным?

Как может быть притягательна чужая земля? Ты сам хорошо знаешь; как Россия

прекрасна и достойна любви. Разве она не родила величайших писателей

человечества?

Не забывай, что заграницей, в эмиграции самые талантливые люди кончали

безумием или петлей. Мне приходит на память, что я некогда перевел поэму

гениального Махтумкули под названием "Вдали от родины". Бойся стать "несчастным

из несчастных" — "изгнанником", как он себя называл.

Папа Ас, который тебя сильно любит». Даже невооруженным глазом видно, что

письмо санкционировано «сверху». Да Ермаш и не отрицал впоследствии в

воспоминаниях, что дважды

276

встречался с Арсением Александровичем.* Марина Тарковская пишет: «Мне

говорили, что папа писал письмо и плакал. Стыдно, наверное, было директору

"Мосфильма", сидевшему рядом с ним в маленькой комнатке Дома ветеранов кино».

Тарковский, разумеется, понял полуофициальный характер письма и соответственно отвечал.

«16 сентября 1983.

Дорогой отец! Мне очень грустно, что у тебя возникло чувство, будто бы я избрал

роль "изгнанника" и чуть ли не собираюсь бросить свою Россию... Я не знаю, кому

выгодно таким образом толковать тяжелую ситуацию, в которой я оказался

"благодаря" многолетней травле начальством Госкино и, в частности, Ермашом, его

председателем. Мне кажется, он еще вынужден будет ответить за свои действия

Советскому правительству.

Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в

советском кино — около 17-ти был безнадежно безработным. Госкино не хотело, чтобы я работал! Меня травили все это время, и последней каплей был скандал в

Канне, в связи с неблагородными действиями Бондарчука, который, будучи членом

276

жюри фестиваля, по наущению начальства старался (правда, в результате тщетно) сделать все, чтобы я не получил премии (я получил их целых три) за фильм

"Ностальгия". Этот фильм я считаю в высшей степени патриотическим, и многие из

тех мыслей, которые ты с горечью кидаешь мне с упреком, получили свое выражение в

нем. Попроси у Ермаша разрешение посмотреть его и все поймешь и согласишься со

мной."

Желание же начальства втоптать мои чувства в грязь означает безусловное и

страстное мечтание отделаться от меня, избавиться от меня и моего творчества, которое им не нужно совершенно.

Когда на выставку Маяковского, в связи с его двадцатилетней работой, почти никто

из его коллег не захотел прийти,агоэт воспринял это как жесточайший и

несправедливейший удар, и многие литературоведы

* Должен сознаться, что я ловил себя на мысли: зачем такое внимание к столь

ничтожной личности, как Ф. Ермаш? Что значат в потоке времени, вынесшем

Тарковского в большое пространство, какие-то комариные копошения ермашей? Не

разумнее ли отпустить весь этот паутинный сор жизни и говорить лишь о су-щеностном? Однако, тем не менее, с сожалением видишь, что как ни мелок злодей, все

же он неизбежен при герое и, как ни крути, в биографии Пушкина не обойтись без

депеш последнего к Бенкендорфу и его ответных реляций, да даже и без личности

Булгарина не обойтись. Дело в том, что Ермаш — прямая проекция сущностных сил

советского идеоло-гизма, персонификация того социального давления, которое

Тарковскому удалось преодолеть, переиграть, и потому-то было бы неверным обойти

это измерение его жизни, отделавшись общими словами.

Кстати, когда говорят, что-де Тарковский был слаб и беспомощен .«в борьбе с

бюрократами», то забывают о результатах, а именно о том, что ничего не понимавший

и не желавший понимать в этих мертвых играх-интригах режиссер прекрасно в итоге

(другое дело — какой ценой!) обыгрывал чиновников. Кто мог бы еще «пробить» те

фильмы, что делал мастер?

А Ермаш, как утверждают некоторые компетентные люди от кино, оказался одним

из тех, кто в «перестройку» яро разрушал российское кино и открыл ворота

американскому .ширпотребу для дебилов, набивая, вероятно, свои и чьи-то карманы

деньгой. Вот вам и борьба за «моральную чистоту» родного искусства, вечная

подоплека этой борьбы.

277

считают это событие одной из главных причин, по которым он застрелился.

Когда же у меня был 50-летний юбилей, не было не только выставки, но даже

объявления и поздравления в нашем кинематографическом журнале, что делается

всегда и с каждым членом Союза кинематографистов.*

Но даже это мелочь — причин десятки — и все они унизительны для меня. Ты