языком. Я был изумлен и обрадован одновременно, потому что результат, запечатлевшийся на пленке и возникший передо мною впервые в темноте

просмотрового зала, свидетельствовал о том, что мои соображения, связанные с

возможностями и призванием экранного искусства стать слепком человеческой души, передать уникальный человеческий опыт,— не плод досужего вымысла, а реальность, которая предстала передо мною во всей своей неоспоримости. <...> Меня не интересовало внешнее движение, интрига, состав событий — я все менее

нуждаюсь в них от фильма к фильму. Меня всегда интересовал внутренний мир

человека — для меня гораздо естественнее было совершить путешествие внутрь его

психологии, питающей ее философии, тех культурных и литературных традиций, на

которых покоится его духовная основа. Я отдаю себе отчет в том, что переноситься с

места на место, вводить в фильм все новые и новые эффектные точки съемки, экзотическую натуру и впечатляющие интерьеры гораздо выгоднее с коммерческой

точки зрения. Но для существа того, чем я занимаюсь, внешние эффекты лишь

отдаляют и смазывают цель, к осуществлению которой направлены мои усилия. Меня

интересует человек, в котором заключена Вселенная,— а для того чтобы выразить

идею, смысл человеческой жизни, вовсе не обязательно подстраивать под эту идею

некую событийную канву...» («Запечатленное время»).

Съемки фильма потребовали колоссальнейшего напряжения режиссера. Ведь все

было другое: язык, среда, технико-экономические параметры... В 1984 году в Англии

его спросили, свободнее ли он чувствовал себя на съемках «Ностальгии», чем в

России? Тарковский был дипломатически вежлив и ироничен. «А вы видели

"Ностальгию"? Видели. Что касается

* Вспомним еще раз: «Мир моих визионерских сновидений в действительности

есть не что иное как духовный натурализм».

.

254

работы, я не чувствую большой разницы. Все кинематографисты бесконечно

похожи друг на друга. Я иногда просто удивлялся — даже типы, характеры людей, работающих в группе, совершенно одинаковы. Профессия накладывает свой

отпечаток. Я бы не сказал, что было так уж легко делать картину в Италии. Это не

значит, что ее труднее было делать, чем в Советском Союзе. Я как-то привык к тому, что профессия режиссера сужается до работы официанта, который должен принести

гору тарелок и не разбить их. Если у тебя есть какой-то замысел, тебе безумно трудно

сохранить его до самого конца работы, потому что после первых встреч со своей

группой ты уже совершенно забываешь о нем. Поэтому твоя задача — не забыть во что

бы то ни стало, что ты собирался делать. В кино все сделано для того, чтобы ты через

первую же неделю совершенно потерял способность понимать, где ты находишься и

чем занимаешься. Хотя должен вам сказать, что если в Советском Союзе я никогда не

думал о деньгах, то здесь — в Италии, простите,— мне приходилось непрерывно о них

думать.* И слово "деньги" я слышал гораздо чаще, чем "здравствуйте" или "до

свидания". (Смех.) Это трудно. Если ты научаешься отключать сознание в тот момент, когда с тобой говорят о деньгах, тогда все становится на свое место. Просто надо

превращаться в идиота, когда говорят о деньгах. Во всяком случае — простите, я кончу

мысль: трудно, не трудно... В кино так трудно работать, что немножко легче, немножко

труднее — это не имеет никакого значения. Американцы в свое время, по-моему еще

даже до войны, сделали анкету о самой истребительной, самой опасной для жизни

профессии. На первом месте оказались летчики-испытатели, на втором — режиссеры

кино». С Глебом Панфиловым в Риме, в пору завершения фильма, в полночной беседе

за чаркой вина он был, разумеется, откровенней. Приведу фрагмент разговора в записи

О. Сурковой. Вначале Тарковский сообщил, что фильм снимался одним-единым

потоком, от начала к концу, без тех обычных поправок и редактуры по ходу съемок, к

которым он привык дома.

* А вот из письма Тарковского начальствующему Ф. Ермашу в мае 1980 года из

Рима: «Пользуясь оказией <...> спешу нарисовать Вам объективную картину ситуации, связанной с запуском фильма и с подписанием контракта телевидением Италии с

"Совинфиль-мом".

Для того чтобы получить добро от специалистов консультативного совета на

получение для нашего фильма денег на постановку, 2-я программа телевидения (г.

Фикера) должна продать еще не сделанный фильм прокатчикам и собранные таким

образом деньги дать нам (съемочной группе) для реализации фильма. Этим сейчас и

занимается Фикера, это и отнимает у нас время... Вообще должен сказать, работать

здесь чрезвычайно трудно по многим и многим причинам, и я часто вспоминаю

"Мосфильм", как родной дом, где не в пример легче, удобней и спокойней работается.

Здесь денег на ветер не бросают и из нашего брата жмут соки, не считаясь ни с замыслом, ни с творчеством. Деньги, деньги и деньги — вот принцип кино здесь, в Италии.

Феллини снял очень плохой фильм "Город женщин", который критика обругала в

Канне, Антониони шестой год не может найти денег на постановку, Рози, несмотря на

успех "Христа, остановившегося в Эболи", тоже не может начать работу. Мне кажется, самое время приглашать их работать на "Мосфильм", как вы в свое время поступили с

Куросавой. Он до сих пор не может этого забыть и всюду расхваливает Советский

Союз — своего спасителя».

255

«Глеб Панфилов. Ты хочешь сказать, что были определенные внешние

обстоятельства, вынуждавшие тебя к подобному методу работы, или обстоятельства

эти совпадали с твоим внутренним творческим волеизъявлением?

255

Андрей Тарковский. Видишь ли, снимая картину, мы бываем то в плохом

настроении, то в хорошем, проглядывая отснятый материал, имеем возможность

корректировать себя. Мы успокаиваемся, когда нам что-то нравится.

Г. П. А в здешних услових это делать некогда?

А. Т. Здесь на это нет времени, и с непривычки меня не покидал страх, правильно

ли я работаю? Тем не менее проверить себя было нельзя, усомниться или начать

работать по-другому... Здесь я должен был работать как танк, двигаться в одном, едином направлении. Знаешь, как человек, который идет по минному полю: налево

пойдет — может взорваться, направо пойдет — может взорваться, а прямо пойдет —

тоже может взорваться. Так что выбора не остается и идешь прямо, хотя тебе

сопутствует страх...

И честно говоря, мне никогда не было так тяжело, хотя я никому не мог в этом

признаться, потому что в целом они все здесь так работают. Но они-то привыкли к

такому стилю работы... А я-то не привык, но тем не менее попал в эти условия. И

убедился еще раз в справедливости своих теоретических соображений: искусство

создается прежде всего в соответствии с твоей системой, даже если эта система

неверная... Но, в конце концов, в искусстве все фикция...

Г. П. То есть верное в искусстве достигается благодаря системе...

А. Т. Лишь бы она у тебя была...

Г. П. Но иногда последовательное отсутствие системы может дать неожиданный

интересный результат...

А. Т. Конечно... Конечно! Но тогда само отсутствие системы должно быть

последовательным... А это очень трудно... Отсутствие системы должно быть

органичным и полным — до конца, понимаешь? Но, если система то появляется, то

исчезает... Во всяком случае я проверил себя в этом смысле на "Ностальгии". Мне

впервые пришлось увидеть свой собственный материал, Глеб, сразу и скопом, полностью, не скорректированным моими же собственными страхами и сомнениями в