В ней были заложены все основы знаменитой эйнштейновской теории относительности.

Кстати, заметьте, объем — тридцать страниц. У нас почему-то повелось: если диссертация — обязательно толстенный том. Особенно у вашего брата, у гуманитаров. А свежих мыслей иногда и на одну страничку не наскребется.

А тут всего тридцать страниц, но это — выжимка. Экстракт. Сплошные мысли, мысли, мысли.

И притом — ни одной цитаты или ссылки. Совсем ни одной! Все мысли свои, новые, своеобразные.

Кстати, когда Альберт Эйнштейн уже был всемирно знаменит, один из многочисленных газетных репортеров спросил его: «Нельзя ли посмотреть блокнот, в который вы заносите свои мысли?» Эйнштейн ответил: «Мысли, друг мой, приходят так редко! Я их просто запоминаю».

Вот каков был этот человек!

Но вернемся к нашей повести.

Итак, глава вторая.

Прошло более тридцати лет с тех пор, как молодой, никому не известный Альберт Эйнштейн опубликовал свою лаконичную статью в «Анналах физики».

Теперь Эйнштейн был уже всемирно знаменит.

С ним беседовали короли и президенты. Его знакомства добивались мудрейшие ученые и писатели Америки и Европы. Его портреты печатались в популярнейших журналах рядом с фотографиями кинозвезд.

Жил в это время Эйнштейн в Америке. Свою родину, свою Германию он вынужден был покинуть. Там хозяйничал Гитлер. А Альберт Эйнштейн был еврей…

Он поселился в маленьком американском городке Принстоне. Жил уединенно, по-прежнему погруженный в себя. Недаром он полушутя-полусерьезно утверждал, что лучшая профессия для ученого-теоретика — быть смотрителем маяка.

Ему еще повезло: все-таки живым и невредимым расстался со своей родиной. Могло быть хуже. Фашисты ведь разгромили его дом возле Потсдама. Нацистские газеты опубликовали фотографию Эйнштейна со зловещей подписью: «Еще не повешен».

Это был тридцать шестой год. Вы помните, что это за год? Это Испания! Это интернациональные бригады; это пламенная Долорес Ибаррури, это суровые статьи Хемингуэя и Михаила Кольцова, это «Но пасаран!», это гордый клич «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!»

Не знаю, как вы, а я в это время кончал университет, и весь наш факультет буквально бредил Испанией. Астурия, Каталония, Бискайя, Мадрид были в те дни для нас такими же близкими, как Новгород или Смоленск. Семеро наших студентов добились — их послали в Испанию. И мы все завидовали им.

Альберт Эйнштейн жил тогда в Принстоне. Ему было уже почти шестьдесят. Нелегко в таком возрасте чувствовать себя изгнанником, без родины.

Он тоже следил за событиями в Испании. Нет, он никогда не был политиком, бойцом. Но он был честным человеком. Демократом. И он ненавидел нацизм.

И вот третья и последняя глава нашей повести.

Не только у нас, в России, люди рвались в пылающую Испанию, жаждали помочь маленькому, но героическому народу. Антифашисты были везде. В том числе и в Америке. Там, за океаном, они организовали свой добровольческий батальон и назвали его гордым именем «Авраам Линкольн». Этот батальон спешно снаряжали и вооружали. Надо было как можно быстрей переправить его на фронт.

И тут выяснилось простое, но трагическое обстоятельство: у антифашистов не хватало денег. Не хватало денег на винтовки, амуницию, провиант и медикаменты. Не было денег даже зафрахтовать судно, которое перебросит отряд через океан.

Представляете, какая обида?!

Сотни людей, смелых и честных, готовы немедля отдать свою жизнь за Испанию. Но этим людям никак не достать денег. А для успеха дела требовались сотни тысяч, даже миллионы долларов.

И тогда одному из бойцов батальона «Авраам Линкольн» пришла идея. Я не знаю фамилии этого бойца, не знаю, сколько ему было лет и кто он. Но, наверно, он был молод и, вероятно, ученый-физик.

Он сказал:

— Давайте обратимся к Эйнштейну. Он поможет…

На молодого ученого посмотрели, как на безумца. Да, антифашисты знали, что великий Эйнштейн за республиканцев. Да, все знали, что он ненавидит фашизм. Но как он, потерявший в гитлеровской Германии даже те скудные накопления, которые у него были, как он может помочь им? Утопия…

— Эйнштейн небогат, это верно, — сказал молодой боец. — И все-таки, я верю, он поможет нам.

Чувствовалось, боец чего-то недоговаривает…

Он поехал в Принстон. И пошел прямо к Альберту Эйнштейну.

Боец шел и думал:

«Как добиться встречи с этим знаменитым ученым? Конечно, он очень занят. И конечно, его осаждают толпы посетителей из всех стран. Что сказать его секретарю? Такое, чтоб он сразу принял меня?»

Боец подошел к маленькому домику, стоящему в глубине сада. Тронул калитку. Она открылась.

Вошел в сад. Тихо. Пусто.

Боец не знал, что у Эйнштейна недавно умерла жена и теперь он жил совсем один. Он и секретарша — угловатая, некрасивая девушка. И все.

Боец позвонил. Сказал, что хотел бы видеть профессора. Дело в том, что…

— Входите, — сказала секретарша. — Я доложу.

Боец удивился. Все оказалось так просто. Он не знал, что это было твердым правилом у Эйнштейна: принимать всех, кто к нему обращается за советом или помощью.

И вот боец в кабинете.

Эйнштейн был уже стар. Его длинные волосы свисали седыми прядями. Желтое, словно после болезни, лицо изрублено тяжелыми морщинами. Изможденное, печальное лицо. И потухшая трубка во рту.

Выделялись на его лице глаза. Глубокие, удивительно живые, они были и грустны, и насмешливы одновременно. Недаром один писатель сказал, что у него глаза «мудреца и ребенка».

На Эйнштейне — помятые холщовые брюки, трикотажная фуфайка с расстегнутым воротом, сандалии на босу ногу.

Боец снова удивился. Он не знал, что Эйнштейн обычно ходит так.

Кабинет был большой, с широким окном. Всюду лежали рукописи и книги: на столе, на стульях, даже на полу. И стеллажи забиты книгами, от пола до потолка.

И всюду трубки, большие и маленькие, с длинными мундштуками и короткие, отполированные и грубые, простые, — они валялись на книгах, на подоконнике, на столе. Трубки — и холмики пепла.

Бросался в глаза беспорядок, какая-то запущенность. Боец не знал, что Эльза, жена Эйнштейна, тратила много сил на поддержание уюта в доме. Но теперь Эльзы не было, и дом, как и сад, быстро дичал.

Боец сказал:

— У нас есть люди, но нет денег…

Эйнштейн молчал.

— А доллары — это пушки и снаряды, это бензин и сапоги… Это свобода Испании!

Эйнштейн молчал.

— И вот мы решили обратиться к вам…

Эйнштейн встал.

— Хорошо, — сказал он. — Я отдам все, что смогу наскрести.

— Нет, — сказал боец и тоже встал. — Подарите нам вашу статью «К электродинамике движущихся тел». Ту, которая была опубликована в «Анналах физики», в семнадцатом томе.

Если бы он сказал: «Подарите вместо денег вот эту чернильницу», Эйнштейн, вероятно, был бы не более удивлен.

Статью? При чем тут его старая статья?

— Подарите нам оригинал статьи, — продолжал боец. — Рукопись…

И добавил прямо и грубо:

— Должен вас предупредить: если вы отдадите нам оригинал статьи, — мы продадим его. Да, продадим…

О, теперь Эйнштейн все понял! В Штатах много богатых чудаков. И страсть к коллекционированию владеет некоторыми до гроба. Чего только не собирают! У одного миллионера есть коллекция рыболовных крючков, самая полная в мире. Другой собирает пропеллеры. Разных марок и форм. Но обязательно от самолетов, потерпевших аварию. Третий гоняется за часами всех стран и народов. Четвертый рыщет за рострами — скульптурами, вырезанными на носу старинных кораблей.

Эйнштейн вспомнил. Лет десять тому назад к нему самому обратился такой богач. Его звали, кажется, Барджес. Да, Джон Барджес. Он собирал рукописи. Весь его восьмиэтажный особняк в Лос-Анжелосе был от подвала и до крыши набит старинными манускриптами, папирусами. Тут же хранились автографы великих людей: подлинная записка Наполеона, письма Людовика XIV, черновик романа Виктора Гюго и сотни других рукописей.