«А что толку?!» — думал Юла, лежа в кровати.

Он долго ощупывал мускулы на руках: незаметно, чтоб они стали больше и крепче.

«Обманул, наверно, чертов турок», — расстроился Юла.

Но упражнения решил продолжать. Хода назад не было.

Прошел год. Первого сентября, еще утром, шагая к школе, Юла убедился: воронихинцы наготове.

— Как быть, Юла? — крикнул у моста маленький вертлявый Борька. — У нас сурика всего полбанки. Хватит?

Воронихинцы захохотали.

Юла, не отвечая, прошел в школу. На уроках он сидел тихо, глядя прямо в глаза учителю. Юла видел, как тот открывает рот, но почему-то ничего не слышал.

На физике Юла получил записку:

Он кивнул. Как назло, нынче он был каким-то вялым, сонным. И руки слабые, словно ватные. И в голове туман.

После уроков Юла вместе со своим одноклассником Колькой Самохиным — худеньким, очкастым, вечно погруженным в книги — прошел к реке. Там уже собралась целая толпа воронихинцев.

— Ну, — сказал Яшка, сося леденец. — Начнем?

Ему не терпелось быстрее выкрасить своему врагу голову.

— Я — секундант Юлы, — важно объявил Колька Самохин. Он как раз недавно прочитал «Трех мушкетеров» и теперь жаждал применить свои знания. — Надо разработать условия дуэли.

Яшка оглянулся на своих: надо ли? Но воронихинцам, видимо, понравилось это звонкое слово — «дуэль».

— Дуй!

— Разрабатывай!

— Пусть все честь по чести!

Договорились быстро: под вздох не бить, подножек не ставить, в кулаки свинчаток, камней не прятать.

— Бой из пятнадцати раундов, — напоследок внушительно прибавил Колька (так всегда дрались боксеры у Джека Лондона). — Победа нокаутом или по очкам.

И хотя никто не понял, все согласились.

По настоянию Кольки Яшка тоже выбрал себе секунданта — шустрого Борьку с Ямской, ехидного паренька, который во время всех переговоров нарочно, стоя на самом виду, то и дело помешивал железным прутом от зонтика сурик в банке, поднимал прут, разглядывал, как с него медленно стекают обратно в банку тяжелые ярко-рыжие капли, и опять помешивал, вызывая смех и улыбки ребят.

Юла стоял молча. Он искоса бросал быстрые взгляды на Яшку. Грузный, нескладный, тот по-прежнему был на голову выше его. И руки длинные, как рычаги: такие везде достанут.

Воронихинцы в упор разглядывали Юлу. От них не укрылось, что плечи у него за последнее время развернулись, стали шире и крепче. Но все же он и теперь выглядел маленьким и, конечно, слабее Кривоносого.

— Гонг! — строго скомандовал Колька. — Начинайте!

Кривоносый выплюнул леденец, похожий на сосульку, подскочил к Юле и наотмашь шлепнул его по щеке. Удар был несильный, но хлесткий и звонкий, как пощечина.

Ребята загоготали. Юла даже растерялся. А Кривоносый ударил еще и еще…

— Го! Лупи! Вот это врезал! — кричали зрители.

Понемногу Юла оправился. Но он все еще ни разу по-настоящему не стукнул Яшку, а лишь оборонялся — отскакивал, наклонялся, увертывался.

— Сунь ему, Яшка! Так! Катай! — орали воронихинцы.

Юла чувствовал: в нем закипает ярость. Все, все против него. Все, кроме Кольки, жаждут, чтобы Яшка быстрее победил. Все хотят выкрасить ему голову суриком.

Нет, боли он не ощущал. Ни боли, ни усталости. Лишь злоба и желание победить, обязательно победить все сильнее разрастались в нем. Они дрались уже долго. Оба взмокли, громко сопели. Казалось, Яшка избивает Юлу. Многие думали, что Юла вот-вот свалится, сдастся.

Но зрители не замечали, что грузный, тяжелый Яшка уже устал и сует кулаками почти наугад, чаще в воздух, чем в Юлу. А тот еще свеж.

Воронихинцы насторожились, когда Юла вдруг нанес Кривоносому несколько точных ударов по голове. Потом отскочил и еще ударил правой и левой…

Зрители молчали. Не хотелось верить, что наступил перелом.

«Случайность, — убеждали себя воронихинцы. — Сейчас Яшка оправится, и тогда…»

Но Яшка уже не смог оправиться. Он побледнел, дышал тяжко, со свистом, и не бил, а лишь защищался.

Юла ударил его в подбородок, как показалось ему самому, совсем несильно, но вдруг у Яшки подогнулись колени, и он мягко, как куль с мукой, осел на землю. Из носа у него хлынула кровь.

— Ура! Нокаут! — радостно заорал Колька Самохин.

Кажется, больше всех был удивлен сам Юла. Он вовсе не ожидал, что его удар окажется таким могучим.

Оцепенели и зрители.

— Нокаут! — торжественно повторил Колька и поднял правую руку победителя: так всегда делал рефери-судья на ринге — у Джека Лондона.

Рассказывая, Юлий Петрович вертел в руках маленькую бронзовую фигурку штангиста.

— Так я побил Яшку, — Юлий Петрович поставил фигурку на стол. — И пожалуй, этот бой можно считать началом моего спортивного пути. Колька Самохин потом, по дороге домой, то и дело щупал мои бицепсы и удивлялся, когда это они стали такими тугими и округлыми.

Я отвечал загадочно:

«Пятнадцать утром — пятнадцать вечером!»

И мысленно благодарил Али Махмуда за его простой, но поистине чудесный совет.

Побив Кривоносого, я чувствовал себя героем. И конечно, сразу же решил бросить подтягивания: к чему? Однако… Оказывается, я уже привык каждый день делать упражнения. Меня прямо-таки тянуло к ним. А потом я увлекся футболом, борьбой и, наконец, штангой…

Юлий Петрович усмехнулся:

— Как видите, разными путями приходят люди в спорт…

В ресторане Джеффера — обычном, не слишком роскошном, но чистом и уютном лондонском ресторане — уже четырнадцать лет имелась своя постоянная клиентура: спортсмены, тренеры, массажисты, букмекеры, менеджеры[18], игроки на скачках и просто богатые бездельники, считавшие за честь распить бутылку виски в компании с модным чемпионом.

Нетрудно понять, почему именно у Джеффера собирались спортсмены. Хозяин ресторана сам в молодости был знаменитым центр форвардом. Хитрый, умный и расчетливый, он в пору своей популярности постепенно скопил кругленькую сумму, и в двадцать девять лет, чувствуя, что его футбольная карьера кончается, покинул зеленое поле стадиона и откупил у прогоревшего владельца захудалый кабачок.

Джеффер сразу уволил весь штат кабачка. Новых официантов, буфетчиков, судомоек, швейцаров он подбирал по простому, четкому принципу: все они должны быть в прошлом чемпионами или рекордсменами.

Этот первый шаг Джеффера оказался точным, как удар по воротам с одиннадцатиметровой отметки. Обнищавший Боб Брейк — бывший штангист, чемпион Англии, — лавируя между столиками с подносом, уставленным бифштексами, ростбифами и виски, сразу привлек в ресторан ораву молодых шалопаев.

Еще больший приток клиентов вызвал новый швейцар — огромный (два метра двенадцать сантиметров), одетый в ливрею с галунами — Майкл Фокс, в недалеком прошлом известный баскетболист, уже три года не имевший постоянной работы.

Дела Джеффера сразу пошли в гору. Постепенно он завел в ресторане особую посуду — тарелки с изображениями боксеров, пловцов и теннисистов; стаканы, по форме напоминающие олимпийские кубки; вилки, похожие на маленькие хоккейные клюшки. На стенах зала он приказал нарисовать гонки яхт, схватки у футбольных ворот, стычки хоккеистов.

Для приманки каждому из посетителей ресторана бесплатно выдавалась на память обеденная карточка, на которой внизу сверкали автографы бывших чемпионов: самого хозяина и всех его официантов и швейцаров.

…В этом-то ресторане как-то вечером за угловым столиком сидели два человека. Один — высокий, жизнерадостный, элегантно одетый — то и дело подзывал официанта и заказывал все новые и новые напитки и закуски для себя и своего собеседника.

Это был Майкл Хантер — владелец стадиона и целой «конюшни» бегунов. Спортсмены в разговорах между собой называли его Красавчиком. Бронзовое лицо Хантера четкими, правильными чертами напоминало профили античных атлетов, отчеканенные на медалях.