Нам было видно все, что делалось во дворе у Петроса. Я и Грантик стояли не двигаясь, словно приросли к земле.

— Ахчи Ануш, выйди-ка во двор! — закричала нани.

— Что такое, тетушка Сона? — вышла мамаша Петроса. Руки у нее были в тесте.

— Твой негодный сын разбил мой карас! Мое приданое!

— Мой сын?

— Я?! — Петрос, стоявший рядом с матерью, изумленно вытаращил глаза.

— Вы посмотрите на него: у него еще хватает нахальства отказываться! — кричала нани. — В чем теперь солить мне овощи, а? А ты, Ануш, что стоишь? Бить его надо, негодника! Вай, господи, в чем я провинилась перед тобой, за что ты послал мне таких соседей?

— Я не разбивал, мама! Не разбивал! — трясущимися губами проговорил Петрос, становясь за спину своей мамаши.

Мне вдруг стало ужасно не по себе. На душе сделалось скверно, противно… Будто проглотил какую-то гадость. Я посмотрел на Грантика. Он отвел взгляд, избегая смотреть мне в глаза.

— Что ты стоишь, Ануш? Почему не ломаешь палку о спину своего негодника? — не унималась нани.

Видно было, что тете Ануш не хотелось наказывать сына. Понимаете, очень уж она любила своего оболтуса. Он у нее был единственный.

— Я поговорю с ним, тетушка Сона, — сказала виновато она.

— Не говорить с ним надо, а бить! Как в старое доброе время!

Тетя Ануш, нехотя повернувшись к Петросу, замахнулась на сына:

— Ты почему это?!..

У Петроса вид стал такой, будто его ударили под ложечку. Рот открылся, лицо побелело.

Я рванулся вперед.

— Это я разбил карас. Не бейте его, тетя Ануш!

В первую секунду нани и тетя Ануш удивленно уставились на меня. Но в следующую… В глазах нани я прочел нечто такое, отчего бросился бежать. За мной с палкой в руке — бабушка:

— Вай, чтобы тебя лягнул ишак! Я тебе сейчас покажу, как обманывать меня! Я тебе!..

Слов нет, нани самая боевая, самая резвая бабушка на селе, но все равно — куда ей до меня. Понимаете, я — за дом, а она еще только перед верандой. Я уже перед верандой, а ее крики еще только раздаются за домом. Сто раз обежав дом, она, тяжело дыша, наконец остановилась. Мелкие капельки пота стекали у нее из-под серебряных монет, украшавших лоб.

Мне стало жалко ее. Я остановился на безопасном расстоянии.

— Геворг… — переводя с трудом дух, сказала нани. — Геворг…

Что ж, на таком расстоянии можно было начать мирные переговоры.

— Ты… ты разбил мой карас?

— Да.

— Ты обманул меня, сказав, что карас разбил Петрос?

— Да…

— Тогда почему ты не даешь мне пару раз стукнуть тебя так, чтобы мое сердце успокоилось, а?

И тут, после этих слов, сказанных нани чуть-чуть просительным тоном, хотите — верьте, хотите — нет, я подошел к ней, наклонился, упершись руками в колени, и подставил спину.

— Это — за разбитый карас… — сказала она, стукнув меня палкой чуть пониже спины. — А это — за то, что переложил свою вину на Петроса…

Я орал как резаный, хотя боль была терпимой.

Во-первых, я хотел показать нани, что не зря все-таки она сто раз обежала дом, пытаясь поймать меня, а во-вторых — и это главное, — чтобы на соседнем дворе услышали мои крики Петрос и его мамаша.

Приезжая на летние каникулы в деревню, мы с братом с голодухи и вечного недоедания — я уже говорил, что это было в военное время, — набрасывались на фрукты и овощи.

Однажды — это было в августе, — напрасно прождав целое утро Грантика, я отправился в полдень сам к нему.

Захожу в дом и вижу: Грантик лежит в постели, а рядом хлопочет нани.

— Ты чего это? — спрашиваю.

— Заболел… — слабым голосом отвечает он.

— Вот до чего доводит ваша беготня по садам, — говорит ворчливо нани, кладя на лоб брата вчетверо сложенное влажное полотенце, — если жар будет держаться, придется из города вызывать отца.

Лицо Грантика красное от высокой температуры, глаза горят лихорадочным блеском.

— Грантик, хочешь принесу тебе винограду или гранатов? — спрашиваю я.

— Ага…

— Ему нельзя ни то, ни другое, — строго прерывает меня нани. — От них он и заболел, наверное, — ведь дохтур запретил ему есть сырые фрукты и овощи.

То ли мой младший брат действительно ел незрелые фрукты, то ли ел слишком много спелых, но, так или иначе, он заболел, и заболел тяжело.

Болезнь брата очень меня расстроила. Я так любил везде и всюду бывать вместе с ним! И потом, еще несколько дней — и начнется самое увлекательное — сбор урожая в садах.

— Почему ты без Грантика? — спросила Мец-майрик, когда я вернулся от нани.

— Он заболел.

— А жар есть? — с тревогой спросила Мец-майрик.

— Да…

— Вай, ослепнуть бы мне! — И она хлопнула себя по бедрам. — Не знаешь, от чего он заболел? Лучше б я заболела! Да буду я его жертвой!

— Нани говорит, что от незрелых фруктов.

— Так я и поверила! За ребенком надо уметь смотреть, — проворчала Мец-майрик. — Бедный мальчик у нее вовремя не ест, вовремя не пьет — ну как тут не заболеть?

Я был тоже уверен, что от фруктов заболеть нельзя, поскольку ел их наравне с братом.

— У вас виноград поспел? — крикнул я Тутушу с улицы, не входя к ним во двор. Тутуш стоял, прислонившись спиной к дереву.

— Нет! Еще зеленый, — прокричал он мне в ответ и медленно, вразвалку направился к ограде, за которой стоял я.

— A y Вагана?

— И у них еще не созрел. А тебе захотелось винограду, что ли?

— Да нет же, не мне, а Грантику. Он заболел.

— Слушай, — вдруг оживившись, тоном заговорщика сказал Тутуш, — я знаю, где уже поспел виноград. В колхозных садах. Там у них есть ранние сорта. Давай сходим туда и нарвем для Грантика, а?

— А если нас поймает сторож? Что мы ему скажем? Скажем, пришли воровать виноград? — усмехнулся я. Мне было хорошо известно, что колхозный сторож Саркис днюет и ночует со своей собакой в садах.

— Не бойся, пошли, — настаивал Тутуш. — Если нас поймает сторож, скажем ему, что вернем, когда наш поспеет. А правда, во время сбора урожая отнесем полную корзину винограда и скажем: «Вот, мы у вас брали, а теперь возвращаем». Им ведь все равно, из какого винограда делать вино, верно?

В конце концов я, лопоухий Тутуш и Ваган решили отправиться в колхозные сады за виноградом для Грантика.

Одна была надежда, что сторожа свалила с ног изнуряющая жара и он где-нибудь под деревом уснул, надвинув на глаза мохнатую шапку.

Через полчаса мы были у виноградников, что начинались там, где горы постепенно переходят в долину. С великими предосторожностями пролезали мы через отверстия в оградах, переходя из одного виноградника в другой.

И вот мы в колхозных садах. Толстые шесты, глубоко воткнутые в землю, обвитые виноградными лозами, стоят неровно, накренившись, готовые свалиться под тяжестью упругих гроздьев. Лозы стелются прямо по горячей земле. Это очень удобно: можно лечь и зубами отделять кисти от лозы и при этом не опасаться, что тебя увидит сторож. Я отделил несколько самых тугих виноградных гроздьев от лозы, перевязал плодоножки сухой травой — и вот уже у меня готова связка кистей винограда для Грантика. То же самое сделали мои приятели.

Вдруг послышался лай собаки. Мы все трое вскочили и пустились бежать. Лай приближался. Не знаю, как у Тутуша и Вагана, а у меня сердце готово было выскочить из груди.

— Эй, остановитесь! — кричал сторож за спиной.

Остановиться? Как бы не так! Впереди высокая изгородь — частокол, обвитый зеленью дикого винограда. Тутуш и Ваган благополучно перескочили через нее, а я зацепился рубахой за торчащий кол и повис. Ваган и Тутуш уже исчезли из виду где-то в густой зелени.

— Ну, негодник, попался? — тяжело дыша, сказал прибежавший сторож.

Я ничего не ответил, поскольку от страха язык у меня прилип к гортани, и потом, что я мог ответить на это? Конечно, попался, да еще с поличным: тяжелая связка винограда оттягивала мне правую руку. Я висел на колу, нелепо болтая в воздухе ногами. Рукава больно врезались мне под мышками.