Вартуш сочувственно проводила соседку взглядом.

— Слушай, Армен, давай сходим за Давидом, — улучив момент, когда мать вышла во двор, сказал Сурен.

— Нет, не пойдем. Пусть проведет там ночь. Будет ему наука — как терять чужие ножи.

— А вдруг на него нападут волки?

— Не болтай глупостей. Волки давно перевелись в наших краях. Завтра, — сказал Армен, сладко потягиваясь и зевая, — с утра пораньше отправимся за ним. А теперь спать, спать…

— Но ведь он пожалуется взрослым, — размышлял вслух Сурен, — скажет, что это мы привязали его на всю ночь к дереву.

— Тогда мы объясним, что играли в Давида Сасунского. Дурачок ведь сам дал себя связать, разве нет? И вообще, не приставай больше ко мне со своими глупыми разговорами.

Был теплый вечер, и мать постелила мальчикам на веранде. В широко распахнутые окна вливался аромат цветущих роз. Армен сразу же заснул, а Сурен еще долго прислушивался к голосу тети Аревик, искавшей сына по всему поселку: «Э-э-э-эй! Давид! Э-э-эй, Давид!»

— Армен, Армен… — прошептал в темноте Сурен. — Уже спишь? Неужели смог уснуть?.. — недоуменно прошептал он.

Сурен крепко зажмурил глаза, пытаясь тоже уснуть. Напрасно. В его воображении одно видение мгновенно сменялось другим: вот Давид, одинокий и охваченный жутким страхом, стоит, привязанный к дереву… Вот уже к нему подбираются, лязгая зубами, волки… вот он, онемевший от ужаса, смотрит на их оскаленные пасти, на поблескивающие при лунном свете волчьи глаза. Сурен вдруг почувствовал под ложечкой холодную пустоту, а колени стали ватными, — точно такое же чувство он испытал, когда однажды заглянул в горах в глубокое ущелье. Снова и снова ему представляется Давид, одинокий и брошенный ими в ущелье, и снова волки, и снова… Сурен крутился в постели с боку на бок: вай, скоро наступит утро?.. Но наконец, измученный кошмарами, неожиданно для себя погрузился в тревожный сон.

Среди ночи Сурен вдруг проснулся и с криком: «Волки, волки напали на Давида!» — выскочил в одних трусах и майке во двор и бросился к соседям. Следом за ним, разбуженный криками брата, побежал Армен, но, не посмев войти, остановился у порога, потому что увидел в комнате тетю Аревик, ломающую в горе руки, и множество женщин. Там была и его мать.

— Вай, что ты говоришь, Сурик-джан? Да ты просто это со сна! — сказала мать Армена и Сурена, вскочив со стула. Она тоже вместе с другими соседками всю ночь утешала обезумевшую от горя мать Давида. — Бог мой, да у тебя жар, сынок, лихорадка! — воскликнула Вартуш, пощупав лоб сына.

— Вай, дом мой обрушился! — заголосила тетя Аревик. — Да что вы стоите? Чего ждете?! Скорей на помощь моему мальчику!

Она подбежала, схватила за плечи плачущего Сурена и стала трясти его изо всех сил.

— Так это вы его повели в лес? Вы его бросили там? Сейчас же веди нас туда! Сейчас же, слышишь!..

— Он… Мы его привязали к дереву. Армен… — сбивчиво пролепетал Сурен, дрожа всем телом.

Но в эту минуту в комнату вошел отец Давида в окружении других мужчин. Вид у них был мрачный, потому что поиски мальчика не увенчались успехом. Вслед за ними тихо вошел Армен и стал у порога.

— Левон! Скорей, Давид в лесу! — вскричала при виде мужа тетя Аревик. — Эти негодники Армен и Сурен привязали его к дереву! Идемте скорей!

Отцу Армена стало стыдно за своего сына. Он подошел к нему и дал увесистый подзатыльник. Заметив, что все посмотрели на него с осуждением, мальчишка, покраснев, испуганно уставился в пол.

— Ладно, оставь его, — глухо проговорил отец Давида.

— А теперь, паршивец, веди нас к Давиду, — приказал Армену отец.

За горами уже стало розоветь, тонкой прозрачной пеленой стелился над холмами и долиной утренний туман, когда родители Давида, Армен, его отец, еще несколько соседей и родственников быстро зашагали по проселочной дороге, ведущей к Лысым горам. Армен шел позади всех.

— Смотрите, во-он кто-то идет по дороге! — вдруг заметил отец Давида.

И тут все увидели вдали в утренней дымке одинокую фигурку, идущую навстречу им.

— Смотрите, и собака рядом! — крикнул кто-то. — Да ведь это Давид идет! Клянусь чем хотите, это Давид со своей собакой.

— Это Давид, мой мальчик! — вскричала, задыхаясь от бега, тетя Аревик. — Вай, да буду я твоей жертвой, сынок! Жив, жив и невредим…

Спустя несколько минут она крепко обнимала Давида, взъерошенного, с осунувшимся лицом и оторванным рукавом, но счастливого. Рядом прыгал от радости пес Санасар.

— Мама, мама! — говорил Давид, уклоняясь от поцелуев. — Помнишь, как злые пахлеваны Аслан и Какан связали по рукам и ногам Давида Сасунского и бросили в горах? Помнишь, как он разорвал веревки и освободился, помнишь? Я тоже, как Давид Сасунский, освободился из плена. И знаешь, кто мне помог разорвать веревки? Санасар! Он зубами дергал, дергал за веревку, а я поднатужился — и разорвал ее. Честное слово, не веришь? Спроси Армена и Сурена. Смотри, смотри: даже следы веревок остались на руках! И ни капельки, ни капельки не боялся, честное слово! А все потому, что со мной был мой верный Санасар!

Сурен в тот же день слег в жестокой лихорадке, и его увезли в больницу, потому что к вечеру поднялась высокая температура и он, не переставая, все время бредил, упоминая каких-то волков, Давида, дерево и еще о чем-то странном и непонятном.

После того как увезли брата, Армен весь вечер ходил по дому и по двору как неприкаянный, все у него валилось из рук, он едва дождался прихода матери.

— Мам, ну как Сурик? Лучше ему?

— Слава богу, лучше немного, заснул, — усталым голосом ответила мать. — Но он еще долго пролежит там. Врач сказал, что его надо серьезно лечить.

— А от чего же его будут лечить?

— От чего?.. — машинально повторила за Арменом мать. — От чего, говоришь? — И вдруг в упор посмотрела сыну в глаза: — А сам ты не догадываешься?..

В это жаркое августовское утро, как только захлопнулась за матерью калитка, Давид лихорадочно стал собираться в дорогу. Он отрезал хлеба и овечьего сыра, налил в пол-литровую бутылку воды, сложил все это в холщовую сумку и, оставив на столе записку, в которой наскоро нацарапал: «Мама, я пошел в Ереван, вернусь только к вечеру», вышел из дому. За ним увязалась было его собака, но Давид загнал ее снова во двор и приказал:

— Ты останешься дома, Санасар. Понятно?

Пес, наклонив голову в знак покорности, глянул на мальчика умными, преданными глазами.

«Разве это справедливо, — размышлял мальчик, шагая по улице, — что я ни разу не видел памятника Давиду Сасунскому?» Он не видел памятника даже на картинке! Подумать только, родиться таким же сильным и бесстрашным, как Давид Сасунский, быть таким похожим — сколько раз мама сама говорила ему об этом! — на легендарного народного богатыря, носить его имя и ни разу в жизни не увидеть памятника, который много лет назад поставили герою в Ереване. Где же справедливость? Да и узнал он об этом памятнике недавно — всего лишь несколько дней тому назад. От мамы.

— Мама, а какой был из себя Давид Сасунский? — спросил однажды Давид свою мать, после того как она рассказала ему об одном из бесчисленных подвигов народного героя. — Как я хотел бы увидеть хотя бы его фотокарточку!

— Ишь чего захотел! — рассмеялась мать. — Тогда ведь фотографии и в помине не было. Но моя бабушка рассказывала, какой он был из себя: высокий, богатырского сложения. И знаешь, сынок, у него были точно такие же черные кудри и большие глаза, как у тебя. — Потом вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, воскликнула: — Вай, совсем запамятовала! Надо же такое! Ведь в Ереване на привокзальной площади стоит памятник Давиду Сасунскому — он верхом на своем коне и с мечом в руке. Да, да, сынок, я видела сама этот памятник, когда ездила туда к тете Марго в гости. Ты его тоже обязательно увидишь. Отец часто ездит в Ереван по своим служебным делам, я попрошу его как-нибудь взять и тебя. Тогда ты своими глазами увидишь этот замечательный памятник — стоит посередине бассейна скала, а на этой скале верхом на вздыбленном коне Давид Сасунский с огромным мечом в руке.