— Я им командовал восемь лет, — сказал маленький Демченко, откинувшись в кресле. Колодку на груди открывали ленточки двух боевых орденов. — Прошу простить: не предлагаю сесть; в моей каюте сидят даже матросы, но не помощник. У нас на бригаде помощников, кои пребывают в единственном числе, зовут неофициально старшими. Вы слышали, без сомнения, унизительную для старших помощников сентенцию: корабль отличный — кэп отличный, корабль хреновый — старпом хреновый.

— Да.

— Полагают, речь идет о распределении ответственности: на флоте любят распределять ее. Как по-вашему: что здесь посылка, а что следствие?

— Наоборот?

— Безусловно. Итак?

— Командир отличный — корабль отличный. Старпом…

— И так далее. Если оба заключения верны и работают в паре? Думайте.

— Неужели… по модулю значимость помощника больше значимости командира?

— Ну… это опять же вывод из предположений… Что у вас было по тактике борьбы с подводными лодками?

— Отлично.

Лейтенант хотел очень многого — неотчетливо, но, пожалуй, всего. Курсы; командир корабля. Академия. Мостик красавца крейсера. Ученая степень… пусть две: в исторических и точных науках. Книга — о неизвестном пока в истории русского флота…

— Отлично, — промолвил, не то повторив, не то одобрив, Демченко. И заключил: — Отлично! На камбузе тараканы. В кают-компании муха. Вахтенный в плохо глаженных штанах. Моторист Шершов едва не угробил дизель: его девочка вышла замуж. У старшины торпедистов понос. Частный случай или дизентерия, медицина пока не разобралась. Вы разберетесь.

— Есть.

— Фуражку, которая украшает вашу голову, сможете носить, когда станете комбригом.

…Невкусный плов. Новая документация. Перерасход мазута. Изменения в навигационной обстановке. Сдача зачетов. Прием зачетов. Книга о славном лейтенанте флота российского заглохла на первой главе: очевидно, он умел гонять тараканов лучше, чем лейтенант Луговской. Ржа на мачтах. Ватник за щитом электриков…

Письма тетушкам были остроумны и милы. Приходили они в московский дом, увы, не чаще, чем переводы. Зато в очередной отпуск их мальчик увез из Москвы высокую темноволосую насмешницу с инженерным дипломом, ей дали работу в Базе. Третья звезда на погоны, длинные залысины, четвертая зима во льду. Пятая вздыбленная осень. Родилась дочь, целую. Родилась дочь. Целую…

Задачка предельно проста: корабль А вышел из пункта Б. Где находится искомый корабль, если трое суток — ни берега, ни маяков, небо замочено хмарью, и вертелся ты, штурман, петляя, на противоположных течениях и ветрах, и поднимал и сбрасывал обороты, а какая была твоя истинная скорость? и как соотносился твой истинный курс с карандашной легкой линией?.. Спустится с мостика комбриг: где, Луговской, твое место? И показывать, если по совести, надо не отточенным карандашом, и не пальцем — от малой культурности, а снять, как в штурманских байках, фуражку, бросить на карту, накрыв четверть моря:

— Здесь.

Темп учений разладился: подводила машина.

Сорок минут назад из машины должны были браво доложить, что заделано все и откачано, а они все гундосили в микрофон: борьба с водой продолжается, продолжается… и умолкли вовсе. Наступало оперативное время «три сорок», и уже пятнадцать минут назад полагалось начать в машине «пожар».

Комбриг уже походил по кораблю и снова поднялся на мостик, стоял рядом с Назаровым, смотрел на вздымающийся из белой пены полубак, слушал доклады. Флагмех и флагманский врач были где-то в низах. Черт бы побрал молодого флагмеха: загонял небось мотористов, второй час заделывают «пробоину»… Комбриг глянул на часы.

— …Ну что они там?! — не сдержался Назаров. — Мичман Карпов!

Мичман Карпов, баталер, расписанный по-боевому на мостике, загорюнился: «Не отвечают, товарищ командир».

И снова забубнил в микрофон:

— В машине! ГКП. В машине! ГКП!..

Назаров нетерпеливо оглянулся, хотя знал, что, кроме него, комбрига, мичмана и двух сигнальщиков, на выдутом, мокром ночном мостике — никого. «Потери» в личном составе превысили тридцать четыре процента. Внизу боролись за живучесть все, кто только был под рукой и не стоял у механизмов. Комбриг равнодушно глядел в ночное бешеное море.

— Мичман Карпов. Вниз! Узнать, что делается в машине.

И Карпов, осторожно ступая в химкомплекте по вылетающему из-под ног трапу, спустился в мокрую темноту. Назаров машинально отметил, что в спине мичмана появилось что-то старческое. Трое суток назад, когда тревога, начало учений отвернули их от бухты, Карпов поднялся на мостик в великом волнении. Путаясь, он доложил, что идти в море невозможно: кладовые пусты. Запас харчей подъели подчистую.

— Что ж ты?!

— Виноват, товарищ командир. Завтра должны получать по-большому.

Каждый день — стоя у стенки — корабль получает свежую провизию: хлеб, мясо; реже, на несколько дней вперед, получают масло, овощи, а полный запас круп, сухарей, консервов, сельди в бочках и прочего непортящегося добра обновляют вовсе редко. Даже с малых кораблей в день получения «по-большому» отправляются на продсклад с грузовиком.

— Что ж ты… не знал, что на две недели в полигон, а там учения? Вся бригада знала!.. Не знал?!

Мичман Карпов отчаянно хлопал глазами и морщил тонкие усики. Старик уже, черт бы его, а усики — как в сорок восьмом году. Макс Линдер баталер.

Шевеля губами, словно молясь, Карпов с коком Серегой вскрывали потаенные рундуки, взвешивали мешочки и пересчитывали густо замасленные банки. Потом Карпов, огорчаясь на глазах, доложил, что, с учетом НЗ, полного рациона обеспечить не может и хорошо бы подойти к какому-нибудь из кораблей взять маленько взаймы…

— На весь флот меня хочешь ославить? Нечего! Уменьшить выдачу.

Карпов исстрадался за трое суток. Кончился сахар, за ним чай. С хлебом было проще, хлеб кончился еще неделю назад. Матросы ели сухари и пшенку, мешок которой Карпов заначил когда-то от самого себя. Потом ели просто сухари: на такой волне сварить кашу и соорудить кипяток стало трудно. Серега разносил по боевым постам тушенку. Оттого что тушенку ели «без ничего», она кончилась вчетверо быстрее, чем предполагал мичман. А учения все не кончались. В море как в море, многим было наплевать на то, чем их кормят, хуже всего, что трое суток было нечего курить. Карпов вовсе не спал и посерел. Глаза его горели горестным светом. Настал тот день, когда он не смог накормить матроса…

Мичман пропал в темноте, за брызгами и ветром. И Назаров вдруг отчетливо забеспокоился. Чтобы развеяться, рассказал комбригу байку, как мичман Карпов, попав на якорной стоянке в вахтенные командиры и щеголяя знанием сокращений, отдал по трансляции команду: «Начать осмотр и проверку оружия и техсредств». После этого Карпову аккуратно звонили со всех постов и вежливо спрашивали, как насчет этих средств — проворачивать или нет? Комбриг чуточку посмеялся, но глянул — будто спросил: а в машине-то у тебя что? И показалось (тьфу!), что через этот гребень кораблю уже не перелезть…

— Товарищ командир! — нехорошим голосом закричал снизу в трубу рулевой… Стрелки указателей оборотов главных машин плавно пошли назад и встали на ноль.

Бессмысленным движением Шурка вывернул руль лево на борт, но инерция погасла в волне, от свирепого удара в левую скулу корабль попятился, перевалил-таки через гребень и стал к следующей волне бортом…

От первого удара со стола у Луговского полетели бронзовые грузики, которыми он прижимал карту, прокладочный инструмент, вспорхнула карта. Дверь распахнулась непроизвольно, самого Луговского приложило головой о косяк. Он выпрямился, вцепившись в латунную оковку светлой ясеневой двери, но удар в борт вновь опрокинул его…

Нужно было что-то сказать.

— Ветер свежеет, — сказал он. — Того и гляди погода испортится. Может и покачать.

— Не всегда же бывает… — ответил Шура, — фу, черт бы ее… Не всегда же бывает так тихо, как сейчас.