Мало что поняв, Валька с матрасом под мышкой полез наверх. Ему еще предстояло узнать, что Карпов славился на флоте: где бы он ни служил, матрос был у него от пуза сыт и в новое одет. Как ему это удавалось, не понимали даже ревизоры.

Синяя роба была легкой, мягкой и на диво теплой. В кармане на груди обнаружились два куска парусины с четким черным клеймом: 0Р-1-21. Опять ноль. Полгода номер с нолем носил! Сколько ж можно?

— На допуск к самостоятельной вахте сдадим — будет без ноля, — сказал, проходя мимо, длинный и худой матрос. Остановился, показал язык. Моргнул белесыми ресницами: — Сеня.

У Сени было на груди 03-1-22. Минер?

— Торпедист, — сказал Сеня. — Мы с тобой через два года — у-уу!.. Беги скорей к Ивану, а то Шурка тебе вставит. Это в ко́рму за камбузом, вниз.

— Привет, — сказали Вальке в кормовом кубрике. Здесь ему тоже понравилось, но не очень. Его кубрик был лучше.

— А Иван Доронин?

— Чего надо? — раздался страшный хриплый крик. С верхней койки свесилась толстая курчавая голова. — Чего тебе?

— Шура сказал — пришить.

— Во! — Иван стукнул огромным кулаком по лбу, — у твоего Шуры. Понял? Воскресенье! Отдыхать я должен или нет? Шура ему сказал! Дурака твой Шура валяет, людям спать не дает! Давай сюда!

Излагая этот текст, Иван, в полосатой майке, из которой перли мощные волосатые плечи, прыгнул с койки прямо в тапочки, извлек откуда-то швейную машинку и нитку вдел. — Ну?! — Схватил Валькину робу и с треском надорвал карман. В полминуты погоны и боевые номера на обеих голландках были пристрочены добротно и со вкусом. — …И вали отсюда! Воскресенье! Форму «три» завтра принесешь!

Дымовым был старшина, приведший Вальку на корабль; мрачно ругая Шуру («Зануда! знает ведь: я на дежурстве…»), он скользнул в какой-то люк, и очень быстро рабочие и парадные Валькины башмаки вылетели из люка, чисто подбитые и прошкуренные. Колю Осокина высвистал со стенки вахтенный; примчался паренек с торчащими скулами и отличной ясной улыбкой, бегом притащил Вальку в умывальник, усадил на стул и, беспрестанно смеясь и расспрашивая, кто таков, откуда и зачем, подстриг — очень даже прилично. Сам он был старшим электриком, а парикмахерское дело — «Я и на селе всех стриг». Село было на Херсонщине. «Ну? Хорош! Приберешь здесь быстренько», — и умчался играть в футбол. Доктор сидел в крохотной амбулатории под открытым иллюминатором и читал. У него были торчащие усы и распахнутые невозмутимые глазки. Звали Доктора Славой, был он матрос. Выяснилось, что фельдшерская должность предполагает звание главный старшина, но служил Доктор всего месяц. Валька с гордостью почувствовал за собой полгода флотской деятельности. Перед тем как покинуть амбулаторию, Доктор тщательно задраил иллюминатор: «Корабельный устав!» Санобработка выразилась в том, что вдвоем они вытрясли на стенке Валькино одеяло, после чего Доктор привел его в душ, принес с камбуза два ведра горячей воды и выдал из личных запасов пакетик шампуня. Белье следовало сушить на специальных леерах, на вечернюю поверку нужно было иметь чистую робу и воротник, а к подъему флага чтоб все было чистым и безукоризненно выглаженным.

— Каждый день стирать? — возмутился Валька.

— Иногда и по два раза, — серьезно сказал Доктор. — А то запаршивеешь. Вот придем в бухту… — И Доктор ушел.

В назначенный срок Валька едва управился.

— Матрос, — одобрил Шура. — Берет — чуть-чуть на бочок. Матрос! Имеем право представлять начальству. Бегом по трапу!

Был первый день на борту, и все для Вальки было первым. Первая приборка в кубрике — и первый втык за нее: «В учебном отряде можешь грязь развозить! Здесь мыть надо». Кубрик, по Валькиному пониманию, был чист, но Шура выполоскал тряпку, и вода в обрезе замутилась. «Пыль!» Валька присвистнул. «А свистеть — не надо».

— А сколько приборок в день?

— Четыре. Когда грязных работ нет. Вот придем в бухту…

— Окончить приборку! Команде руки мыть! Бачковым накрыть столы.

Команды по трансляции предварял бьющий под вздох, обвальный сигнал звонков — колоколов громкого боя. В кубрике раскинули узкие складные столы, расшвырнули неуловимым броском клеенки, разбросали миски в два ряда…

— Бегом — руки мыть.

Первый ужин. Бросили салату из свежей капусты, навалили волнующе дымных щей: «Ворочай. Здесь овощей навалом. Вот придем в бухту…» Сидели за столами в голландках и майках, в нарядных — блеск и шелковое шитье — суконках. В еде был строгий ритуал. Спускаясь в кубрик, садясь за стол и вставая, желали всем приятного аппетита. Первому на баке наполняли миску Шуре, предпоследнему — Вальке. Последним кормил себя бачковой — старший матрос с веселой челкой, Дима. «Дима, какое кино?»

— Новейшее. В Базе еще не идет. Кинопрокат здесь — будьте счастливы. Вот придем в бухту…

— Так, — неторопливо сказал, перейдя к компоту, Шура. — Ты знаешь, куда ты попал? Ты попал на лучший в мире корабль.

Валька глянул по сторонам, опасаясь подвоха, но кубрик, притихнув, слушал Шуру с мечтательным удовольствием.

Очевидно, говорил он сущую правду.

…Грохочущий, непроходящий звон грубо тряс кубрик, Валька дернулся и приложился сонным лбом в натянутую туго цепь, в полутьме, фиолетовой, вспыхивали белые пятна и падали на палубу полуодетые люди… «Свет!!» — а звон тяготил и гремел, кто-то больно тряхнул за плечо, отчего Валька снова ударился о цепь, вспыхнул свет, и он увидел напряженное, без тени сна лицо Шурки: «Вниз!» — «Учебно-боевая тревога! — заворочался в динамиках голос, — корабль экстренно!..» — «Робу хватай — и за мной!» Белели неряшливо повисшие простыни; чихнул и замолотил где-то дизель, за ним второй… «Учебно-боевая тревога! Корабль экстренно к бою и походу приготовить!..» Шурка бежал впереди, уже в брюках, на ходу — в промежутке от трапа до трапа — скользнув в голландку и напялив берет; откинул рукояти запоров на тяжелой двери. Звон прекратился, но корабль уже был заполнен другим, тяжелым грохотом. Валька выскочил следом за Шурой на высвеченную палубу — и огни погасли. Синие палубы, синяя вода, фонари на спящих сейнерах.

Шура уже откинул где-то далеко крышку люка… «Ну!» Валька трапа не нашел и, как был, с робой под мышкой, брякнулся в холодную темноту. Падать было высоковато. «Раз-зява!» Шурка, крутанув штурвал, задраил люк, чем-то щелкнул и, освещенный тусклой лампочкой, запрыгал через железо, откинулась еще одна крышка, — «Ну!» — и настал черед железной ледяной мышеловки… Дверь, и Шурка юркнул вниз, в нечто уютное, в вертящееся кресло посреди эмали и лака; руки его с обезьяньей быстротой забегали по панелям, загудел наверху агрегат, наполнились мягким светом шкалы, пошли и дрогнули, встали на место стрелки.

— ГКП! — в микрофон.

— Есть ГКП, — сказал динамик.

— Боевой пост один службы «Р» к бою-походу изготовлен!

— Есть.

Шурка надел и аккуратно расправил выглаженный воротник, глянул насмешливо на Валю: «Одевайся». Откинул полированную доску столика, раскрыл журнал и сделал запись. «Спускайся. Дверь задрай». Круглые часы на переборке показывали одиннадцать минут второго.

— А почему тревога?

— Не знаю. По всей вероятности, — Шурка зевнул, — старпом вернулся…

Вчера после первого корабельного ужина Валька, плывя от сытости в легкой дремоте, курил на юте под мягким вечерним солнцем. Над опустевшей стенкой стелилась теплая тишина. На левом борту строилась заступающая вахта: «Что у тебя за вид? Пятно на бляхе! Бархатные стали. Погоди, придем в бухту…» Вахта ушла, и на ее месте выстроились увольняемые: «По бережку здесь прошвырнуться — ах! Танцы!.. Вот придем в бухту…» Ушли увольняемые; появился, шаркая тапочками, счастливый Иван — первой статьи старшина Иван Доронин.

— Что, Ванюша, на камбуз ходил?

— Хорошо… — блаженно щурясь, отозвался Иван. Внезапно, увидев Вальку, озаботился и хмуро осмотрел, как пришиты погоны и боевой номер. — Ничего. Плоховато, конечно, в общем. Но ничего.

— Иван, — крикнули с ростр, — почему не на танцах?