– Влюблена. Как кошка, – ответила Жанна, хотя могла бы и не отвечать. – Последняя надежда для бабы как припрятанная заначка для алкаша.

– Много ты понимаешь в алкашах…

– Зато я понимаю в мужьях… – Жанна вернула ему его фразу, как сдачу при расчете, призванную внушить, что в ее понимании мужья – те же алкаши.

– А я что – когда-нибудь пил? Скажи!

– А то не пил…

– Ну выпивал, – поправил он жену.

Жанна оставила его слова без внимания и сказала о своем:

– А я пить хочу. Жажда мучит.

– Не надо было селедочный паштет перед выходом трескать.

– Трескать… ну и лексикон у тебя. Как у начального класса ПТУ. Тоже мне – джентльмен.

– Зато ты у нас прям такая вся леди. Леди с Блошиного рынка…

– Какого еще Блошиного рынка? Стой прямо… – Жанна озаботилась тем, чтобы, наклоняясь в ее сторону, Боб не лишил ее защиты от сквозняков.

– Я стою. Ну не с Блошиного рынка, так с Вшивой горки, где прошло твое детство.

– Вшивая горка – аристократический район. Стой прямо, я сказала!

– Стою же! Стою, как столб на границе с Европой, о которой ты страстно мечтаешь.

– Ну, закрутил, закрутил так, что не раскрутишь. Я пить хочу.

– У нас в чемодане есть апельсиновый сок.

– Не пойду я за соком в купе. И ты не ходи. Мы оба там лишние. Лучше купи в ресторане бутылку воды.

– Не пойду я в ресторан, – сказал он так, словно это было ответом на ее нежелание идти в купе. – А если пойду, то напьюсь.

– Ты же не напиваешься.

– А сегодня напьюсь.

– С чего это?

– Обстановка располагает.

– Этак ты и квартиру нашу пропьешь, купленную по дешевке на Блошином рынке. – Она пыталась выяснить, насколько далеко – до каких пределов – распространялось его намерение все пропивать.

– Когда это мы ее купили?

– Когда наследство получили от неизвестного благодетеля.

– А может, этот неизвестный твой любовник? Совратитель молоденькой дурочки с Вшивой горки?

– Ой-ой, держите меня. Я от радости займусь как от огня. Он ревнует! Николай, засвидетельствуйте, – обратилась она к Добролюбову, как постовой милиционер обращается к свидетелю уличного происшествия. – Этот тип меня ревнует. Он собрался пропить нашу квартиру и для отвода глаз решил разыгрывать Отелло.

Добролюбов, решивший было, что о нем совсем забыли, спохватился (встрепенулся), чтобы соответствовать доставшемуся ему вниманию.

– Не бойся, не пропью, – мрачно отозвался Боб.

– А что мне бояться? Я над тобой опеку оформлю как над алкоголиком, и будь здоров.

Оба почувствовали, что наговорили лишнего в присутствии постороннего человека. Надо было исправить эту ошибку. Боб вовремя нашелся.

– Слушай, будь другом – купи там бутылку воды. – Боб протянул Добролюбову смятый рубль и кивнул в сторону вагона-ресторана.

– Лучше две бутылки. Рубля может не хватить. – Жанна добавила еще один рубль – добавила так, словно согласие на услугу от Добролюбова было уже получено.

Тот лишь тычком сдвинул к переносице сползавшие очки и искренне удивился тому, что, оказывается, так легко дал согласие сбегать за водой. Тем не менее воспользовался подвернувшимся предлогом, чтобы ненадолго исчезнуть, пока молодым супругам не надоест выяснять отношения.

– Ну вот, слава богу… испарился. – Жанна посмотрела вслед Добролюбову и стряхнула с себя пепел, случайно попавший на юбку. – Ты у меня умничка…. Так ловко его спровадил. – После множества высказанных мужу упреков она, казалось бы, не должна была признавать его заслуг, но Жанна признавала, тем самым извиняясь за упреки, высказанные сгоряча и явно несправедливые.

Боб, привыкший терпеть несправедливость и напраслину, присвистнул оттого, что ему становилось за себя подчас обидно, но он терпел и все ей прощал.

– Дондурей. – Он любил выразиться так, чтоб было непонятно, кого он имеет в виду, и при этом не исключалось, что, может быть, имеет в виду себя.

– Ты о ком?

– Об одном товарище.

– Об этом Германе Кузьмиче или как там его. Прохоровиче?

– Нет, я о Белинском, то бишь Добролюбове. Нашем Добролюбове.

– Почему он дондурей?

– А так… все молчит, молчит. Такой зануда… Хорошо, что хотя бы на пару минут от него избавились.

– Зря ты при нем сболтнул о каком-то там совратителе с Вшивой горки. Он теперь бог знает что думает.

– Сболтнул и сболтнул. Вернее, взболтнул кое-что из твоего прошлого.

– Зря. – Жанна выдержала долгую паузу, а затем задумчиво произнесла: – А может, и не зря… – Она заинтересованно глянула на мужа, ожидая от него такого же пытливого интереса.

– Тебя не поймешь… – Он не мог взять в толк, куда она клонит и к чему проявлять интерес.

– А меня и понимать не надо. Надо взболтнуть кое-где, ведь ты любишь взбалтывать.

– Ты можешь сказать прямо, чего тебе надо?

– Могу, наверное, если сочту нужным.

– Ну так сочти и скажи.

– Изволь, раз ты просишь. А не сыграть ли роль совратителя тебе? – Жанна притворно удивилась тому, как она такое могла сказать, и посмотрела на мужа так, как смотрят безнадежно глупенькие или, наоборот, слишком умные.

– Ну и что ты этим объяснила?

– Я ничего не объясняла. Я так… ты же у нас понятливый.

– Темнишь ты, Жаннуся, а чего темнишь?

– А ты подумай. Раскинь мозгами. Постарайся уразуметь.

– Я стараюсь. Уразумеваю. Ты предлагаешь мне сыграть роль совратителя…

– Выразимся помягче: соблазнителя. По тебе ролец – в самый раз. В нем, может быть, раскроется и заблещет весь твой талант.

– Хм… – Боб был не против того, чтобы блистать, но сомневался в своих возможностях. – Для такой роли нужен партер. Вернее, партерша. – От волнения он промахивался, мазал – не попадал в нужные слова.

– Не партерша, а партнерша. Найдем мы тебе партнершу. Да ее и искать не надо. Вон она, в купе нашем сидит.

– Капитолина-то?

– Капитолина. Та, которая с Капитолия.

– Ну и пусть она закиснет на своем Капитолии. Мне она не нужна.

– Милый, зато она мне нужна. Так что прояви уж свое мужское обаяние.

– А ты меня потом поедом заешь. Со света сживешь.

– Дорогой, мы же договорились. Квартира в Ленинграде обнуляет все наши долги друг перед дружкой. Мы квиты. И это твое прегрешение мы спишем вместе с прежними грехами.

– А не врешь?

– Когда я тебе врала!

– Тебе-то она зачем нужна, эта Капитолина?

– Так… моя прихоть.

– А я из-за твоей прихоти должен ее соблазнять? Ей же тридцать два года.

Жанна оценивающе посмотрела на мужа: не слишком ли много он с нее запрашивает за свою услугу?

– Ну, как знаешь… Это я так, пошутила.

– Я знаю, что когда ты говоришь, будто шутишь, значит, ты не шутишь.

– О! Вот она, схоластика. Не зря ты отсидел год на философском факультете.

– Лучше бы я отсидел за решеткой.

– Это тебе еще предстоит. Фарцовщиков теперь сажают на семь лет.

– Спасибо, дорогая, что напомнила. Я всегда чувствовал твою заботу.

– Итак, забудем этот разговор. Я тебя ни о чем не просила. Кстати, а вон и Добролюбов возвращается с бутылками. – Жанна приветствовала Добролюбова хлопками ладоней так, словно он успешно выполнил опасный цирковой номер.

– А я тебе ничего не обещал. – Боб с принужденной улыбкой (улыбочкой) присоединился к ее аплодисментам.

Оба были удовлетворены своим умением аннулировать сделку так, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что она состоялась.

Когда все снова собрались в купе, Добролюбов, пыхтя и поправляя круглые очки, забрался на верхнюю полку, а Жанна и Боб уселись на нижней, напротив Германа Прохоровича и Капитолины, – уселись так, словно они были заинтересованными зрителями, а те им что-то изображали. Зрители, судя по их виду, ждали продолжения показа и желали знать, будет ли учтено то, что они, отлучившись в тамбур покурить, пропустили его начало, – повторят ли ради них начальную сцену.