Что касается слов, произносимых во время совершения правила, то никакие написанные молитвы, даже молитва «Отче наш», не являются обязательными. Важно усвоить дух Молитвы Господней, а не только повторять ее слова:

Если человек говорит о молитве, которую произнес наш Спаситель, что только ее должны мы повторять во всех наших молитвах, используя те же самые слова и сохраняя тот же порядок слов, но не их смысл, такой человек неправильно понял цель, с которой молитва эта была произнесена Спасителем нашим; и никогда не приблизился он к образу мыслей Блаженного Толкователя[751]. Ибо Господь наш не учил нас здесь определенной последовательности слов, но Он вместил в эту молитву учение о том, на чем мы должны сосредотачивать разум в течение всей земной жизни. И смыслом установленного Им было именно это, а не определенная последовательность слов, повторяемых устами. Итак, всякий раз, когда представляем мы эту молитву в разуме как то, к чему надо стремиться, мы должны молиться следуя ее смыслу и в соответствии с ним должны направлять движения нашей собственной молитвы, испрашивая Царствия и праведности, или — иногда — избавления от искушений; по временам можем мы просить о нуждах естества нашего, то есть о пище на этот день и о прочих вещах, в соответствии с целью, которую Он указал, говоря нам, о чем мы должны молиться. Итак, мы должны молиться исходя из смысла, и в соответствии и согласии с ним должно нам исправлять жизнь свою, когда мы молимся той молитвой, которой Господь научил нас[752].

Когда Господь давал эту молитву Своим ученикам, Он не был озабочен порядком слов, а лишь наставлял их не примешивать к молитве лишнее, как делают язычники[753]. Думать иначе — это детский образ мыслей, когда вникают в последовательность слов и бывают озабочены ею вместо того, чтобы ставить целью для своего разума смысл слов и исходя из него изыскивать молитвы, прошения и прекрасные мысли, полезные для образа жизни нового века. Изменение внешней формы слов ничего не меняет в молитве, которую передал Господь наш, если только мы молимся исходя из ее смысла и разум наш следует ему[754].

Как явствует из приведенных текстов, Исаак был сторонником свободного отношения к молитвенному правилу и к текстам, употребляемым при молитве. Важно не то, сколько времени человек молится и какие тексты читает: важно, чтобы молитва соответствовала внутренней потребности самого человека и тому, как учил молиться Христос. Можно молиться своими словами, а можно употреблять псалмы и молитвы, написанные другими: в последнем случае чужие слова должны стать своими для молящегося, то есть должны быть пропущены через его собственное сердце. Верность Христу заключается не в буквальном повторении предписанной Им молитвы, а в том, чтобы усвоить ее дух. Верность церковной и монашеской традиции — не в том, чтобы вычитывать службы и псалмы, написанные древними отцами, а в том, чтобы проникнуться духом этих отцов и достичь меры их святости.

Исаак Сирин был одним из тех древне — церковных писателей, которые обладали универсальным видением, характеризующимся постоянной памятью о мире и всем творении, о людях и о людских страданиях. В этом парадокс безмолвнической жизни: удаляясь от людей, человек не забывает их; отрекаясь от мира, он не перестает молиться за мир. Исаак Сирин любил уединение и безмолвие, однако ему была чужда замкнутость на себя, мысль о собственном спасении в отрыве от своих братьев. Он обладал тем «сердцем милующим», которому свойственна жалость ко всей твари, включая христиан и вероотступников, животных и демонов. Его личная молитва вырастала, подобно литургической молитве, до космических масштабов, охватывая собой не только ближних и дальних, но вообще все человечество и всю вселенную.

Для того, чтобы прикоснуться к этому опыту универсальной молитвы, следует рассмотреть Беседу 5 из 2–го тома, которая содержит пространную молитву обо всем мире. Она начинается с благодарения Богу за сотворение человека, который создан Богом как живой храм Божества:

Всеми костями моими и всем сердцем моим[755] приношу я Тебе службу, достойную Тебя, склоняясь головой души моей к земле. О, всеславный Бог, живущий в неизъяснимом молчании! Ради обновления моего Ты построил на земле скинию любви, место покоя для воли Твоей, храм из плоти, устроенный с помощью святого елея, который превыше всякой святыни. Ты наполнил его святынями Твоими, чтобы в нем совершалось служение всех; и поклонение вечным Ипостасям Троицы Твоей указал Ты в нем; и открыл мирам, которые Ты сотворил по благодати Твоей, неизреченную тайну и силу, которую не могут ощутить или познать чувства тварей Твоих, пришедших в бытие. Перед ней естества ангельские в молчании погружены в изумление перед облаком[756] этой вечной тайны и потоком славы, проистекающим от изумления, ибо в области молчания поклоняется ей все мыслящее, освящаясь и делаясь достойным Тебя[757].

Продолжая молитву, Исаак обращается мыслью к грехопадению человека, проецируя последнее на самого себя. Он говорит о себе как ребенке, призывая Бога относиться к нему с отцовской заботой:

К подножию ног Твоих повергаюсь я, Господи[758], и к деснице Твоей святой, которая сотворила меня и сделала меня человеком, познавшим Тебя. Но я согрешил и совершил зло пред собою и пред Тобою, оставив святую беседу с Тобою и отдав дни мои беседам с похотями. Умоляю Тебя, Господи, не вмени мне грехов юности моей[759], неведение старости моей и слабость естества моего, которая одолела меня и потопила меня в размышлении о ненавистных вещах. Но от назойливого блуждания похотей обрати сердце мое к Тебе; сокровенный свет да живет во мне. Твои благодеяния ко мне во все времена предвосхищали всякую мою волю к добру и готовность сердца моего к добродетели. Никогда не сдерживал Ты заботы Твоей обо мне, чтобы испытать свободную волю мою; напротив, как отец заботится о своем маленьком сыне, так и Твоя забота сопутствовала мне; отеческая благодать Твоя посетила немощь мою и не смотрела на то, чтобы испытывать волю мою, ибо Ты знал меня во все времена — знал, что меньше младенца знаю я, куда иду[760].

В последующих прошениях речь идет об избавлении от злых намерений, от плотских желаний и от власти диавола[761]. Далее Исаак пишет:

В дверь сострадания Твоего стучусь я, Господи; пошли помощь моим разрозненным порывам, отравленным множеством страстей и мощью тьмы. Возбуди во мне страдание от видения ран моих, хотя бы оно и не соответствовало мощи грехов моих, ибо если осознание степени моих грехов получу я, Господи, не вынесет душа моя горькой боли от них… О, имя Иисусово, ключ ко всем дарованиям, открой мне дверь, дабы мне войти в сокровищницу Твою и хвалою от всего сердца восхвалить Тебя за милости Твои, которые были на мне в конце времен; ибо Ты пришел и обновил меня знанием нового века[762].

После этого прошения, имеющего личный характер, Исаак обращается к прославлению человеческой природы Христа и затем переходит к покаянным прошениям:

К престолу величия Твоего повергаюсь я, Господи мой, — я, который есть прах и пепел[763] и отребье человечества. Тысячи тысяч ангелов и бесчисленные легионы серафимов с огненными хвалами и святыми движениями приносят Тебе духовную службу в сокровенности своих естеств — Тебе, святое Естество, сокрытое от чувства и знания всякой твари; ибо со вспоможениями Твоими, Господи, Ты близок к каждому во всякое время бедствий; и вовремя и не вовремя дверь Твоя открыта для прошений всех. Не гнушаешься Ты грешниками, и величие Твое не отвращается от душ, запятнанных всеми видами грехов; но извлекаешь Ты всякого из бесконечных зол — также и меня, Господи, совершенно оскверненного, которого удостоил Ты пасть на лицо перед Тобою, чтобы я дерзал произносить имя Твоей святости устами моими, хотя я — сосуд всякой нечистоты, недостойный числиться среди потомков Адама. Даруй мне, Господи, освятиться хвалами Твоими и очиститься памятью о Тебе; обнови жизнь мою через изменение мысли и благотворные помыслы, которые Ты, по благодати Твоей, возбуждаешь во мне… Закрепи во мне единую волю, что взирает на Тебя во всякое время, и помысел, который никогда бы не ослабевал в надежде на Тебя через постоянное умирание ради Тебя. Даруй, Господи, чтобы не бесчувственными словами уст молился я Тебе, но чтобы я распростерся на земле в сокровенном смирении сердца и покаянии разума[764].