Плохой признак есть появление следующего: когда человек оставляет положенные богослужебные часы без уважительных причин. Но если пренебречь этими часами заставила человека молитва, или если сила продолжительности ее и великое сокрушение заставили его прекратить исполнение их, или если промедление из — за наслаждения ею побудило его пренебречь часом службы, тогда человек этот совершил отличную сделку[737] благодаря изменению, произведенному завидным товаром, который попал в его руки. И межи его прошли по прекрасным местам, как написано[738]. Все это — при условии, что не из — за легкомысленного умонастроения и презрительного отношения пренебрег он часом службы, но что, напротив, сладость молитвы и наслаждение ею насильно подчинили его божественной любви, в чем и заключается полнота нашего служения, которое тогда уже не подвластно и не подчинено правилу[739].
Исаак как бы балансирует между критикой мессалианского «презрительного отношения» к правилу и собственной мыслью о том, что исполнение правила не всегда обязательно и не всегда возможно для православного подвижника. Он не хочет, чтобы его «свободолюбие» было отождествлено с мессалианством, и потому решительно отмежевывается от практики последнего, подчеркивая, что оставление правила в православной традиции вызвано не гордостью и презрением, а преизбытком любви к Богу, заставляющим человека в некоторые моменты молитвы совершенно забывать о правиле. «И если постоянно случаются с человеком такие вещи, которые суть признак дарований и великая дверь к чистой молитве, тотчас поднимается он до уровня совершенных, особенно если сопровождает его благоговейное внешнее положение тела и если глубокий страх являет он во время молитвы»[740].
Правило полезно, — продолжает Исаак, — потому что оно научает смирению; отсутствие правила может привести к гордости:
…В молитве сердце приобретает большее дерзновение, чем в службе. Однако полное пренебрежение последней причиняет гордыню, а из — за гордыни отпадает человек от Бога. Видишь ли, само то, что человек принуждает себя подчиниться закону, — хотя по своему образу жизни он является свободнорожденным, — смиряет душу его, а демону гордыни не дает возможности внушить ему какой — либо злой помысел. Постоянно думая о себе как ничтожном и неспособном к свободе, смиряет и уничижает он гордыню помысла. Нет лучшей узды, чем эта, чтобы вложить ее в уста разума, который превозносится[741].
Именно поэтому древние отцы, хотя и обладали непрестанной молитвой, не оставляли правила.
Ведь не зря они возложили на себя одни сто, другие пятьдесят или шестьдесят и так далее молитв[742] — люди, которые сами полностью сделались алтарем молитвы. Для чего необходимы были определенные количества, когда у них вообще не прекращалась молитва? Говорится о ста молитвах Евагрия, о шестидесяти — блаженного Макария, о пятидесяти — Моисея Мурина, индийца[743], о трехстах — Павла, великого мужа отшельника, и о других подобных вещах. Причина, по которой эти блаженные Отцы стремились соблюдать закон, словно рабы, заключалась в боязни гордыни[744].
Правило, или «закон», подчиняет душу смирению, свойственному рабству. Однако в самом правиле есть свобода, как и в свободе есть правило. Одни люди преуспевают в результате правила, другие — в результате происходящей от него свободы[745].
В свободе, как говорят, человек достигает большего преуспеяния, чем подчиняясь закону. Однако многие ошибочные пути весьма часто вытекают из свободы; многие виды падения таятся в ней. А с законом никто не сбивается с пути: те, кто сохраняет себя в узде его, могут подвергнуться падению в том случае, если они прежде всего оставили его и пренебрегли им. Поэтому древние святые, которые совершили свой путь не сбившись с него, подчиняли себя закону[746].
Согласно Исааку, «есть закон свободы, и есть закон рабов». Последний заключается в вычитывании определенного количества молитв за каждой службой.
Рабский закон — это когда говорят: «Я вычитаю столько — то псалмов за каждой службой и такое — то количество их на каждой молитве». Такой человек находится под ярмом во все свои дни, без изменения: не может он ничего изменить, так как связан необходимостью в молитве и службе детально следовать тому, что он установил для себя, то есть строго соблюдать число псалмов и время, проведенное в чтении. Все это совершенно чуждо всему пути истинного знания, ибо при этом не учитываются ни божественные действия, ни немощь естества, ни необходимость постоянной борьбы. В первом случае благодать дается так, что человек задерживается на молитве по собственной воле; во втором случае естество оказывается слишком слабым для исполнения правила…[747]
Иначе говоря, человек, у которого молитвенное правило состоит из определенного количества молитв в определенные часы, не учитывает того, что он может оказаться неспособен исполнить это правило — либо по преизбытку благодати, заставляющей его забыть о словах молитвы, либо в силу физического ослабления, при котором у него не хватает сил на вычитывание. Напротив, «закон свободы» не предполагает фиксированной последовательности и определенного количества произносимых молитв. Каждому монаху следует исполнять установленное седмеричное число молитв, однако их содержание и продолжительность представляется свободному выбору молящегося:
Закон свободы состоит в неизменном исполнении семи служб, которые Святая Церковь установила для нашего целомудренного образа[748] через Отцов, собранных Духом Святым на Вселенский Собор[749]. И нельзя нам, отшельникам, думать, что мы не должны подчиняться Церкви, ее руководителям и их законам. Именно по этой причине соблюдаем мы предел семи богослужебных часов, как Церковь установила для нас, чад своих. Это не означает, однако, ни того, что за каждой службой я должен исполнять такое — то определенное количество псалмов, ни того, чтобы человек устанавливал на каждый день определенные количества молитв для произнесения между этими службами в течение ночи и дня, или временной предел для каждой из этих молитв, или определенный порядок слов. Но сколько благодать дает ему силы, столько и задерживается он на каждой молитве, и молится столько, сколько необходимо, и использует ту молитву, которую хочет. И пока он молится, он становится все более собранным и нерассеянным, особенно по причине наслаждения молитвами подобного рода. И в соответствии с силой естества и мудростью, какую дает ему Господь, измеряет он свое прошение[750].
В этом отрывке характерен акцент на послушании Церкви, необходимом для отшельников — это опять же выпад против мессалиан, отвергающих церковную традицию в пользу спонтанной молитвы. Однако седмеричное число молитв у Исаака предстает в виде некоей рамы, обрамляющей молитвенное делание подвижника, которое в сущности тоже является весьма спонтанным — во всяком случае, ни состав молитв, ни продолжительность времени их совершения не фиксируются строго. Среди факторов, влияющих на продолжительность и состав молитвы — «сила естества», а также «необходимость», т. е. нужда настоящего момента. Иными словами, молитва не должна быть отвлеченной, оторванной от реальной действительности и от нужд молящегося; она не должна также своей продолжительностью превышать естественные силы человека.
