Те, кто считает, что деловая активность и телесный труд выше чтения, глубоко заблуждаются, — пишет Исаак. Исполнять телесные труды — это занятие мирских людей. Гораздо важнее, чтобы ум человека был наполнен непрестанной памятью о божественном домостроительстве: в этом заключается совокупность всех заповедей Господних. Тот, у кого память постоянно связана с Богом посредством чтения и молитвы, совершил все подвижнические труды[697]. Чтение, — продолжает Исаак, — есть «источник и родитель молитвы»; чтение и молитва «к любви Божией переносят нас. И, подобно меду в сотах, изливается в сердце наше сладость постоянно; и ликует душа наша от того вкуса, который изливают в сердце наше сокровенное служение и чтение». Под действием любви сердце людей бывает охвачено пламенем. Благодаря чтению они пребывают в непрестанном собеседовании с Богом и забывают о мире, если читают и размышляют «с той целью, чтобы ум их произрастил некую тайну истины по причине постоянного наслаждения великими словами, над которыми размышляют они ночью и днем». Поиск духовных значений содержащихся в Писании слов приводит человека к состоянию глубокой молитвенной радости:

И что может быть более великим, чем то, когда человек постоянно радуется в Боге и на всякий миг славит Его новым славословием, которое вырывается у него от изумления и от радующегося сердца — вместе с прочим, что рождается отсюда, как например та молитва, что изливается внезапно, постоянно и невольно, из глубины сердца, ставшего искателем созерцаний?[698]

Исаак далее обличает тех, кто читает Писание только с целью изощрения ума, чтобы своей начитанностью приобретать мирскую славу. Читать Писание нужно только «ради истины»: тогда человек постоянно находится умом на небе и разговаривает с Богом на всякий миг, и помысел его вращается в мыслях о будущем веке. И всегда презирает он мир сей; разум же его размышляет о надежде на грядущее. И в течение всей жизни своей не избирает он делания, труда или служения, которые были бы выше этого.

В таком состоянии человек становится подобен ангелам и размышляет только о Боге и о божественном[699].

Приведенные тексты показывают, что чтение Писания и святоотеческой литературы представлялось Исааку весьма важным и включалось им в понятие молитвы. Нужно помнить, что в христианской древности, в особенности в монашеской практике, чтение совершалось вслух, даже если человек находился наедине: читать про себя было не принято. Писание читали не спеша, останавливаясь на каждой фразе и вдумываясь в ее смысл. Эта культура чтения ушла из обихода современного человека, привыкшего к необходимости проглатывать огромное количество малозначущих слов и просматривать глазами десятки и сотни страниц. Очевидно, однако, что «молитвенное» чтение, то есть такое, при котором каждое слово прочитывается с максимальным вниманием и напряжением ума, остается идеалом для тех, кто хочет проникнуть в духовное значение Священного Писания. В этом смысле опыт Исаака не потерял своей актуальности.

При всей своей любви к Писанию, Исаак признавал, что возможно такое духовное состояние, при котором чтение окажется излишним. Пока человек не принял Святого Духа, — говорит он, — чтение Писаний необходимо, так как оно обновляет в человеке стремление к добру и ограждает его от греха. «Но когда сила Духа сойдет в действующую в человеке душевную силу, тогда вместо закона Писаний укореняются в сердце его заповеди Духа, и тогда он тайно учится у Духа, и не имеет нужды в помощи чувственного вещества»[700].

Исаак был не одинок в подчеркивании приоритета внутреннего духовного опыта над любым формальным выражением этого опыта, в том числе чтением Писания: это, в действительности, одна из характерных тем монашеской письменности — в аскетической и агиографической литературе раннего христианства нетрудно найти параллели[701]. Для Исаака важен не столько читаемый текст, сколько те духовные прозрения, которые человек получает благодаря ему. Чтение как одна из форм беседы с Богом ведет инока туда, где прекращается умственная деятельность на человеческом уровне, так как ум вступает в непосредственное соприкосновение с Божеством.

Ночное бдение является традиционным как для общехристианской литургической практики[702], так и — в особенности — для монашеской практики молитвы. Рекомендуя молитвенное бдение по ночам, учители аскетической жизни исходили из того, что ночь, когда весь мир погружается в сон и ничто не отвлекает подвижника, есть наиболее благоприятное время для молитвы. «Всякая молитва, которую совершаем ночью, — говорит Исаак, — да будет в глазах твоих досточестнее всех дневных деланий»[703]. Ночное бдение — это «усладительное делание», во время которого «душа ощущает ту бессмертную жизнь, и ощущением ее совлекается одеяния тьмы и приемлет в себя Духа Святого»[704].

Ночному бдению целиком посвящены два Слова из 1–го тома Исаака: 52–е (сир. 80) и 70–е (сир. 17). Первое из них содержит по преимуществу практические рекомендации, со ссылками на жития святых, тогда как во втором есть и теоретическое обоснование бдения. Первое включено лишь частично в западно — сирийскую редакцию и потому только незначительный фрагмент его переведен на греческий язык: основная часть его сохранилась в восточно — сирийском варианте. Отметим сначала теоретические предпосылки учения о ночном бдении, изложенные в 70–м Слове, после чего рассмотрим, на основе полного текста 52–го Слова, как это учение воплощалось в практику. Слово 70 начинается с «похвалы бдению», которое рассматривается как ангельское делание, возводящее человека к Богу:

Не думай, человек, чтобы во всем иноческом делании было какое — либо занятие важнее ночного бдения. Поистине, брат, оно важнее и необходимее всего для воздержника… Если монах с рассудительностью пребывает в бдении, то не рассматривай его как носящего плоть, ибо поистине это — дело ангельского чина… Душа, трудящаяся над тем, чтобы пребывать в этом бдении, и достойно живущая, будет иметь херувимские очи, чтобы непрестанно возводить ей взор и созерцать небесное зрелище[705].

Однако, как сразу же отмечает Исаак, труд бдения полезен только тогда, когда подвижник в течение дня хранит себя от рассеянности и многозаботливости. В противном случае, стоя на бдении, он не сможет сосредоточенно молиться, и тогда весь его ночной труд окажется лишенным плода.

Для чего же, человек, так нерассудительно распоряжаешься собой? Ночью совершаешь всенощное стояние и утруждаешь себя псалмопениями, песнословиями и молениями — но неужели тяжело… для тебя посредством кратковременного усердия в течение дня сподобиться благодати Божией?.. Для чего утруждаешь себя: ночью сеешь, а днем развеиваешь труд свой и оказываешься бесплодным… Ибо если бы у тебя ночному упражнению соответствовали дневное делание и горячность сердечной беседы, и не было бы промежутка между тем и другим, в короткое время мог бы ты припасть к груди Иисуса[706].

Тот, кто хранит себя в течение дня, знает силу ночного бдения. Оно способно заменить собой все остальные добродетели: если тело ослабеет и будет неспособно поститься, ум может «одним бдением приобрести устроение души и дать уразумение сердцу к познанию духовной силы». Более того, если у подвижника не хватает сил совершать обычные поклоны и псалмопения по причине духовного помрачения и расслабленности, само по себе бдение, даже сидя, будет достаточным для него: