И еще. В империи было немало людей из военной аристократии, которым сам Чингиз-хан и последующие монгольские ханы даровали титулы, награды и привилегии за их особые заслуги перед государем и государством. Такие привилегированные люди назывались тарханами. По словам Джувайни (т. 1, с. 27), привилегии тарханов заключались в следующем: 1)они были освобождены от всяких податей; 2) вся добыча, захваченная ими на войне или на охоте, составляла их полную собственность; 3) во всякое время они могли входить во дворец без особого разрешения; 4) они привлекались к ответственности только за девятое совершенное ими преступление (при этом, однако, имелись в виду только те преступления, которые влекли за собой смертную казнь); 5) во время пира тарханы занимали почетные места и получали по чарке вина.

С течением времени Чингизиды и военно-кочевая знать в западных улусах Монгольской империи все более воспринимали традиции мусульманской культуры и государственности и все менее ограничивали свою жизнь предписаниями Ясы. По словам Хамдаллаха Казвини, «у монголов нет обычая обитать в городах, и это противно Ясаку Чингиз-хана». Между тем именно это требование наиболее часто нарушалось самими Чингизидами как в улусе Чагатая, гак и в улусах Джучи и Хулагуидов.

Период действия Ясы во всех монгольских улусах нам в точности неизвестен. В государстве Тимура (правил в 1370–1405 гг.), связанное с именем Чингиз-хана право чаще обозначалось старотюркским словом тӧрӱ, переделанным в тура, чем монгольским яса. Тимура и чагатаев (так называлась кочевая часть населения государства Тимура) обвиняли в том, что для них тура, связанное с именем Чингиз-хана обычное право кочевников, стояло выше норм мусульманского права — шариата; на этом основании богословскими авторитетами Сирии и Хорезма была издана даже фетва (решение, основанное на шариате), по которой Тимур и его подданные не признавались мусульманами. При царствовании сына Тимура Шахруха (правил в 1409–1447 гг.) в официальных документах объявлялось, что законы и постановления Чингиз-хана отменены и что действует только шариат. Однако для государственной и общественной жизни столь громкие заявления Шахруха не имели сколько-нибудь заметного значения. Более того, сын Шахруха, Улугбек (правил в Самарканде в 1409–1449 гг. в качестве наместника отца, фактически самостоятельно), очевидно считаясь с взглядами населения Мавераннахра, старался соблюдать все законы, связывавшиеся с именем Чингиз-хана.

Со временем, однако, в Западном Туркестане Яса стала терять свои позиции. Об отношении к Ясе Чингиз-хана в государстве Тимура при последних Тимуридах можно наглядно судить по следующим словам Бабура. «Прежде, — пишет он в своих знаменитых „Записках“, — наши отцы и родичи тщательно соблюдали постановления (тура) Чингиз-хана. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя и вставая, они ничего не делали вопреки тура. Постановления Чингиз-хана не есть непреложное предписание (Бога), которому человек обязательно должен следовать. Кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этот обычай надлежит соблюдать; если отец издал хороший закон, его надо сохранить; если он издал дурной закон, его надо заменить хорошим» [Бабур-наме, изд. Мано, с. 291–292].

В восточных областях Чагатайского улуса, в Моголистане, основные положения Ясы Чингиз-хана сохраняли свои действия еще в XV — начале XVI в. (Тарих-и Рашиди). И Джучиды Восточного Дешт-и Кипчака XVI в. — предводители узбеков и узбеков-казаков, — согласно известиям источников, при решении многих важных дел поступали «по установлению Чингиз-хана»,… «по Ясе Чингиз-хана» (см. «Михман-наме-йи Бухара» Ибн Рузбихана, с. 59, 60, 94 и др.). Некоторые статьи, главным образом уголовного характера, перешли в кодифицированное обычное право последующих веков, в частности в «Степное уложение» ойратов 1640 г. и законы хана Тауке, известные под названием «Жети Жаргы», — памятник права казахов последней четверти XVII в.

Некоторые сведения теперь о биликах Чингиз-хана.

Монголы заимствовали у китайцев обычай, по которому записывались изречения ханов и после их смерти издавались. Некоторые из изречений Чингиз-хана, которые называются в источниках тюркским словом билик (билиг — «знание»), приведены Рашид ад-Дином в разделе «О качествах и обычаях Чингиз-хана».

Ряд исследователей XIX в. по ошибке смешивали билики Чингиз-хана с Ясой. Известный востоковед П. Мелиоранский в 1901 г. подверг билики Чингиз-хана специальному исследованию и установил, что разница между содержанием Ясы и биликами Чингиз-хана состояла в том, что в Ясе перечислялись и описывались разные проступки и преступления и указывались наказания, которым должно было подвергать виновных, а в биликах определялся самый порядок следствия и судопроизводства в монгольском суде.

Иными словами, Яса Чингиз-хана представляла собою узаконенное предписание, которому должны были следовать Чингизиды, следовательно и их подданные, а билики являлись своего рода процессуальным кодексом, согласно которому совершался суд над нарушителями Ясы — действующего закона.

Билики Чингиз-хана были предметом преподавания: Чингизиды и военная аристократия в начале и конце каждого года должны были приходить и внимать биликам Чингиз-хана. Вот как это положение оформлено в источнике:

Знание биликов Чингиз-хана высоко ценилось: в Китае после смерти великого хана Хубилая в 1294 г. вопрос о престолонаследии был решен в пользу того претендента, который обнаружил более основательное знание этих биликов.

Со времени Чингиз-хана существовал обычай, говорится в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, чтобы изо дня в день записывали слова хана, причем хан для этой цели часто говорил рифмованной прозой, «складно и со скрытым смыслом». Гак что при каждом знатном Чингизиде был свой хасс битикчи (особый писец, секретарь): у великого хана Угедея (ум. 1241 г.) эту обязанность исполнял уйгур Чингкай, у улусного правителя Чагатая (ум. 1242 г.) — китаец по прозванию «Везир». Однако о существовании записей биликов Угедея и Чагатая, насколько сейчас известно, нигде не говорится. О секретаре царевича Джучи Куркузе и старшем писце (улуг битикчи) при Бату мусульманине Ходжа Надм ад-Динс говорится в сочинении Джувайни [Джувайни, изд., т. 2, с. 225–227, 260].

Рашид ад-Дин, автор знаменитого «Сборника летописей», главного труда по истории Монгольской империи, утверждает, что Чингиз-хан имел до пятисот жен и наложниц. Но только пять из них были главными женами: 1) Борте из племени конграт; 2) Кулан из племени меркит; 3) Есукат из племени татар; 4) Гунджу, дочь Алтан-хана, государя Хитая; 5) Есулун, сестра упомянутой выше Есукат, также из племени татар. Из их числа только одна, а именно Борте, «была самой почтенной и старшей».

Борте родила Темучину-Чингиз-хану четырех сыновей и пять дочерей. Имена ее сыновей: Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй. Согласно Рашид ад-Дину, от других жен у Чингиз-хана было еще четыре сына, а именно: Кулкан, Джаур, Джурчитай и Орчакан; последние три скончались в детстве и у них не было детей, а вот у Кулкана было четыре сына, сам же он погиб от боевых ран осенью 1237 г. (по другим данным, в январе 1238 г.) во время похода монголов на русские княжества при осаде Коломны. Чингиз-хан установил Кулкану «степень (мартабе) четырех упомянутых старших сыновей»; однако судьба детей Чингиз-хана сложилась так, что «людьми особо авторитетными» и наиболее известными стали именно четверо сыновей от конгратки Борте.