– А может, наоборот? – Тогда сказал я просто так, чтобы сказать.

– Этот как? – Заржал Павлик. Павлик всегда смеялся точно так, как ржут кони в стойле прямо со звуком «гык-гык».

– Наоборот, это когда распутен как монашка, а не преступен как шлюшка. – После этой фразы смех взорвал молчавшее пространство словно взрывом праздничной петарды, резко, звонко, оглушительно. Наиболее эксцентричные не могли остановиться ещё долго. Это была одна из тех ситуаций, когда моя шутка состоялась, чаще же после моих шуток, меня награждали то удивлённым взглядом, то со взметнувшимися бровями.

Про директора… мне больше понравилось сравнение его с благородной девицей, хорошо согрешившую так, что выгнали из дома и отреклись вовек перекрестившись. Вот, теперь и коротает дни, организовывая подпольные порно студии. Очень, кстати, похоже. У меня даже были на его счёт мысли, что он либо был связан с наркотиками, либо натворил чего-то такого, что пришлось сбежать далеко и надолго.

А для русского, это действительно не так уж и близко. На минуточку, мы находимся в Вене, в столице Австрии. Не смотря, на то, что девяносто пять процентов всей нашей сборной компании славяне: русские, украинцы и белорусы, едва ли говорящие на английском, мы здесь, в самой комфортной для жизни столицы Евросоюза, если верить Wikipedia.

Про директора. В тот день для меня его было много, точнее, ситуаций с его участием. Вот, по его укору, задрав руки, осматриваю отражение в запотевшем зеркале, рассматриваю пах. Ну, да, ну волосы, ну, хорошо, сбрею. Возможно, я бы не запомнил этой ситуацию, если бы не произошедшее далее. Я в целом не люблю эти процедуры, волосы отрастают при этом всё чешется, колется, да и вообще вид у мужчины без волос словно под копирку, никакой идентичности и мужественности. Рыжая сказала как-то раз: «выбритый во всех местах мужчина, как младенец – переросток». Так, вот тогда в попытке стать младенцем-переростком, неудачно полосонул себя бритвой, и капли крови мгновенно проступили, нависнув гроздями, скользят по коже, просачиваясь из тонкой, но глубокой царапины.

Порез был не сильном, но последствия комичными.

– Николай! – Дверь в душевую снова распахнулась, директор сверлил меня взглядом. – Поторопись. Времени на расслабления сегодня точно нет.

– Да? Я уже… почти.

– Хочется, чтобы всё было без приключений! Первый день, а вы всё тут, как после годового забега. Оденешь вот это.

– Пластырь есть? – Показываю порез, пока он бубнил.

– Так… Начинается. Выплывай из своего аквариума, я попытаюсь найти, чем это загримировать.

Тонкий, почти прозрачный пластырь прилипает к пальцам. Я уже испортил два, ещё один испортил Стен. Я нервничаю, он нервничает, и вот остаётся последняя упаковка пластыря.

– Зачем ты пытался всё сбрить, просто подстриг бы волосы. Тебе же не 15 лет, чтобы экспериментировать. Так, замири и не шевелись. – Распаковывает очередную полоску пластыря, нагибается, прицеливаясь ультратонким липким матовым полиэтиленом и как же всё может быть без странных стечений обстоятельств. Дверь открывается, в дверях появляется один из актёров.

Это был Рома – студент. На самом деле не помню почему, все его звали студент, хотя этот детина выше меня на голову накаченный до состояния, словно его надули воздухом, да так, что даже кожа натянулась. Да и по возрасту он не младше меня точно, по крайней мере, так он выглядит. Так и застыли все трое. Я голый и придурковато улыбающийся, директор на коленях, копошащийся на моих съёжившихся мужских регалиях и тот студент-переросток в дверях в приоткрытым от удивления ртом.

– Ну, что застыл? Или туда, или обратно. – Директор помахал рукой, словно отгонял неприятный запах. Дверь захлопнулась. Он надавил на пластырь ещё раз, я поморщился.

Странно, что тогда так совпало, и директор был, и студент. Это сейчас я понимаю, что их связывает, хотя странно. Они такие разные. Между ними общего не больше, чем между кошкой и собакой. Хотя они оба весьма привлекательные внешне, каждый по-своему, но всё же.

Дверь хлопнула, студент, явно приревновал. Открывает он дверь, а тут Стен стоит на коленях, копошится у меня в интимном месте. Он же не видел, что тот замазывает пластырь тональным кремом. Вот и получилось, то, что получилось. Я ведь тогда не знал, что между ними. А может, тогда ничего, ещё и не было. Стен тога меня ещё очень жёстко высмеял, я потом несколько недель старался его избегать:

– И это ж надо, двадцать четыре, и…

– Нет, ну максимум девятнадцать. – Я ещё так удивился, что он смотрит на мой член и оценивает его.

– Что?

– Ну, не двадцать четыре точно.

– В смысле? Я, про твой возраст.

– Про возраст?

– Да, про возраст. Двадцать четыре года, а волосы не можешь подстричь, чтобы не порезаться. А вот про двадцать четыре, это ты прямо замахнулся. – Ухмыляется он, – да и девятнадцать тут едва ли.

По эти слова всё сжалось и не только внутри, но и обсуждаемое прямо скомкалось до минимума.

Мужчины таковы: всё, что гендерное (половое) – очень важно, всё, что в сравнительном изречении – болезненно. А теперь, если соединить? Оценка гендерных вопросов – очень болезненно важна.

– Иди завтракать и береги свои девятнадцать в свои двадцать четыре, раз такой неуклюжий. – Ухмыльнулся, складывая все свои орудия обратно в маленькую коробку, мы потом прозвали её «шкатулка для штопки». А прибегать к ней приходилось частенько. То заклеить порез или царапину, то замазать синяк, вытащить занозу. Да, бывало и такое.

– Готово. Я не успел и рта открыть, как моё самолюбие опять полосонули циничными шуточками:

– Сильно не переедай, а то впереди нагрузки. Может стошнить! – Опешив, моргнул, не проронив ни слова. – И никакого алкоголя! Один уже в кондиции ниже нулевой отметки. – Стен оттряхнул брюки на коленях, прижимая коробку и ещё раз пальцем, надавил на пластырь. – Не должен отклеиться, вроде бы хорошо держится.

Кухня была безлюдной и выдавливала из себя стопками посуды и кружек, свидетельствовавшие тому, что завтрак состоялся, а мытьё посуды ещё нет. Даже прохлада майского утра не удержала людей в помещении. Сложив уличный тент, все упивались солнцем, облюбовав большой круглый стол на террасе. Пространство террасы обрамлялось бетонными стенами здания с двух сторон и с двух сторону забором на высоту второго этажа. Поэтому пространство гудело бубнящим шёпотом, позвякиванием вилок, кружек, тарелок, отражая глухими стенами. Боксы с едой были уже истерзаны и разбросаны по столу, не тронутыми оставалось лишь пара контейнеров.

Холодный воздух раннего майского утра вытрясал из кружек клубы пара. Капучино дымился однотипным ароматом, призывая утолить голод. Пока я обшаривал контейнеры в поисках еды, большинство людей ушло за угол курить, оставив лишь несколько лениво покачивающихся или бесцельно блуждающих взглядом в пространстве.

Мне достались или точнее сказать «остались» лишь обрывки омлета, никем не тронутая каша и фруктовые кексы. Каша скатывалась с ложки тягучими ленивыми кусками, совсем не возбуждая, ничего. Не аппетит, нежелание, ни способности поднести ко рту, но соотнеся оторванный кусок омлета неизвестно кем и остывшую кашу, остановился на серо-белой бесформенной массе овсянки ложечку за хорошее будущее. И…

– Николай, смотрю вы поклонник здорового образа жизни. – Ехидно ухмыляется рыжеволосая дамочка с обыденным именем Ольга, но необычно стервозным характером. Как же я ненавидел её в первые дни, недели, может даже месяц – два. Помню, что мне так хотелось влепить ей этой само́й ложкой по лбу, чтобы липкая каша комками скатывалась по белёсой коже оттенка гипсовой маски.

– Как-то на тебя не похоже. – Не унимается она, причмокивая пурпурно-глянцевыми губами, ковыряя столь же пурпурные ногти. И это рассуждал человек, с которым мы познакомились едва ли вчера и то просто узнали, как друг друга зовут. Как-то меня, это зацепила и не лучшим образом.

– Почему же? Минимум калорий и никакого холестерина. Зато отличная жопа и плоский живот. – Съязвил, уперев взгляд в её белёсое, гипсового цвета лицо.