Степанакерт оказался городом с узкими улицами, множеством спусков и подъёмов, разгромленными зданиями, от которых порой лишь остовы сожжённые виднелись, и редкими прохожими. Женщины, кутавшиеся в платки, искоса следили за машиной, что-то говоря безостановочно – это было видно по безостановочно шевелившимся губам; дети играли на обломках и руинах, изображая из палок оружие, а угрюмые старики медленно шагали, глядя себе под ноги и опираясь на самодельные изогнутые трости. Сколько минуло с того момента, как шасси самолёта коснулись посадочной полосы? Наручные часы подсказывали, что без малого четыре часа, а казалось, будто бы несколько дней – так медленно тянулось время.

Невыносимо хотелось спать, но что-то подсказывало: ворочаться придётся дольше.

– Ну, как впечатления? – Сергей Павлович кивнул в сторону ветрового стекла, и голос его, прозвучавший в погружённом в тишину салоне, заставил вздрогнуть. И тут же противно заныл ушибленный висок, на который до того из-за глубокой задумчивости не обращалось особенного внимания.

– Вообще ни хрена не меняется, – Кравцов произнёс это с каким-то… благоговением, что ли. Словно возвращался сейчас в место, с которым было очень много связано. Володя же лишь покачал раскрытой ладонью, словно говоря что-то вроде «так себе».

– А и нечему тут меняться. Так всё и будет теперь.

Слава ударил по тормозам, и машина с тихим свистом остановилась возле трёхэтажного многоквартирного дома. На улицу высыпали немедля, и Агата почувствовала, как челюсть отвисла сама собой – столь сильны масштабы бедствия оказались.

Дом отсутствовал примерно на треть. Первые два подъезда остались в первозданном виде, разве что только краска местами облезала, да стёкла в отдельных окнах были заклеены полосками белой бумаги. А вот дальше, там, где, по прикидкам, должны находиться третий и четвёртый подъезды, лишь руины виднелись. Огромные валуны, торчавшие сваи, осколки стекла и даже остатки мебели и предметов быта – всё это валялось, погребённое под слоем мусора и пыли, и, очевидно, не привлекало особенного внимания ни местных, ни военных.

– Сурово.

Денис, как оказалось, стоял прямо позади, и голос его прозвучал как-то неожиданно. Сергей Павлович потянулся, с тихим стоном разминая спину, и усмехнулся.

– Месяц назад снаряд неподалёку разорвался, когда атака была. Но с тех пор тихо, так что волноваться вам не о чем. Вода есть, электричество тоже, правда, с перебоями. Жить можно, в общем. А уж если сравнивать, так вам вообще дворец достался.

И зачем только Агата обернулась? Ей хотелось посмотреть на дворик, в котором они находились, а получилось совсем другое – привлекла ненужное совершенно внимание.

Кравцов бросил на неё быстрый взгляд и уже отвернулся было, но через мгновение вдруг схватил за локоть и отбросил прядь волос, налипшую на многострадальный висок. На пальцах остались следы крови.

И почему она не заметила, что умудрилась разбить себе бровь, а не просто ударилась? Попытка отвернуться – слишком уж глупо, учитывая то, что локоть по-прежнему в крепкой хватке находился. И взгляд – пристальный, которым обычно пытались выцепить какую-то мелочь, и крепко сжатые челюсти, и чуть склонённая вбок голова…

– Что? – голос дрогнул, и все попытки наполнить его хоть чем-то, на агрессию похожим, потерпели сокрушительное фиаско.

Секунда, две. Молча, глаза в глаза.

Свободной рукой Кравцов расстегнул куртку и полез в карман, не отрывая взгляда. Словно дыру хотел прожечь.

– Любой удар по голове может вызвать сотрясение, – на свет показался сложенный в несколько раз платок. – Думать надо, прежде чем строить из себя героиню и помалкивать.

И в следующий миг платок оказался вложенным в ладонь, а локоть отпущенным. Прикосновения разорвались, словно не бывало их никогда, и Агата моргнула, сбрасывая с себя оцепенение. До того, что не помешало бы сказать банальное «спасибо», она догадалась, лишь когда Кравцов уже вовсю помогал Володе с аппаратурой.

А ты ещё и невоспитанная, Волкова.

Отчего-то едва заметно тряслись пальцы, которые Денис едва ощутимо сжал напоследок. Или показалось ей?

Прижав ткань к виску, подошла к стоявшему возле первого подъезда Сергею Павловичу. Тот повернулся, и шрам вновь привлёк внимание.

– Что, милая, тяжёлая поездочка выдалась?

Слова вызвали пусть слабую, но улыбку. Поправив лямки сразу двух рюкзаков, Агата глянула на пропитавшийся кровью платок и вновь коснулась им виска.

– Переживу. А можно вопрос?

– Можно.

– Вы сказали, что здесь люди из полка остались. Это же, получается, местные?

Вопрос, конечно, был каверзным. По крайней мере, так казалось. В последнее время вообще начало много казаться, настолько много, что хоть крестись каждую минуту. А ответа можно и не получить, и это не стало бы неожиданностью.

Но Пахомов усмехнулся – не очень-то, правда, и весело – и протянул вдруг руку.

– Давай помогу. Тяжело ведь, вон, как ты вся изогнулась.

Пришлось поблагодарить и поспешить избавиться от одного из рюкзаков.

– В основном – да. Те, кому больше деваться некуда, – Сергей Павлович перехватил лямки и почесал бровь.

– И… много их?

– Ну, человек сто точно наберётся, это без офицеров ещё.

Такое любопытство, наверное, совершенно неуместным выглядело, но бороться с ним оказалось слишком уж сложно. Да и не зря же она в журналисты пошла – должна учиться информацию добывать. Тем более, что на контакт пока что шли весьма охотно.

– А… вы, получается, тоже?

Смущали погоны и сам фасон кителя, явно говорившие о принадлежности к рядам ещё Советской армии. И пусть он был выцветшим и далеко не новым, всё равно было непонятно, кем, собственно, Пахомов являлся.

Должно быть, быстрый взгляд, которым Агата окинула форму, всё объяснил лучше слов.

– И я тоже. А это, – кивок на левый погон и лукаво изогнутая бровь, – старьё моё, надел только сегодня, чтобы вас не смущать сходу. Ну, и чтобы на постах вопросов лишних не возникало. Расформировали нас весной ещё, но у меня, например, ничего, кроме войны, в жизни нет особо. Дети выросли, с женой развёлся давно, а так… и деньги хорошие, и дело привычное.

Звучало это, конечно, диковато. Сергей Павлович говорил о войне так обыденно и спокойно, словно о погоде у них беседа шла. И слова из него вытягивать не приходилось, и это тоже смущало немного почему-то. Почему, объяснить не получалось, даже самой себе. Как, ну как война могла стать привычной и заменить тягу к спокойной и размеренной жизни?

Может, и не следовало об этом задумываться?

– Вот ты чешешь! – Вовка подошёл незаметно и вручил Агате небольшую сумку с кассетами. Весила она немного, но места занимала прилично, и таскать её Володе было явно не с руки. – Всё выложил.

– Ну, всё, да не всё, – Сергей Павлович и сумку забрал себе, а затем усмехнулся. – Сам подумай: во-первых, никто этой информации хода всё равно не даст, а во-вторых, разве это новость?

– Твоя правда. Ну, куда нам?

– На второй этаж, пошли. За один заход всё равно всего не перетаскаете.

Подъезд не освещался совершенно, как оказалось, «в целях экономии», поэтому несколько раз на разбитых ступенях Агата спотыкалась, кое-как цепляясь руками за стену – перила доверия не вызывали. Но на подобные неудобства хотелось рукой махнуть. Лишь бы кровати были.

Пролёт, ещё пролёт… от общей двери, которая должна в длинный тамбур вести, остались лишь раскуроченные ржавые петли.

– Тут вымерли все, что ли? – Денис откинул мыском кроссовка небольшой обломок штукатурки.

В самом деле – примерно такое ощущение и создавалось. Дом больше напоминал что-то заброшенное на протяжении долгих лет, чем на место расквартирования. И тишина такая странная стояла, гнетущая, прерываемая только звуками шагов, что впору бы всерьёз думать, что что-то где-то напутали и привезли их совершенно не туда.

Бровь противно пульсировала, и очень хотелось прижать к ней что-нибудь холодное.