Люба ответила сразу, будто ждала звонка.

– Люб, привет! Это Сергей.

– А, привет, слушаю…

– Любаш, подъехать хотел, обсудить, как жизнь дальше строить будем… – Он не знал, как ему следует вести себя в возникшей ситуации.

– Сережа, ты о чем? Как жили, так и дальше жить будем. – Голос девушки звучал обыденно, разве что была какая-то слабая, неизвестная нотка.

– Но мы же теперь жених и невеста?

– Слушай, оказывается, ты помнишь, что было вчера? Молодец! А я думала это так, по пьянке… Нестеров, ты, вообще-то, в своем уме? Или еще не отошел после вчерашнего? Какие мы с тобой жених и невеста, сам подумай!

– Любаш, что ты, честное слово… Просто скажи, могу я приехать или нет?

– Приезжай, если тебе так надо, – вздохнула она.

И Серега поехал в Измайлово.

Дверь открыла Люба. Костыли, левая нога до колена в гипсе; зеленая в белую полоску кофточка и брючки – вот и весь ее наряд. На лице никакой косметики, только ресницы подкрашены, что подчеркивало и без того большие зеленые глаза. Сергей смотрел на нее и видел будто впервые.

– Привет! Чего застыл? Проходи.

– Привет, привет.

С первых же слов возникла неловкость. Такого до сих пор между ними не было; при встречах они всегда по-дружески «чмокались» в щечку, а тут почему-то изменили традиции.

– Давай, проходи на кухню, я геркулесовую кашу варю. Будешь?

– Нет, я её терпеть не могу… А где родители?

– На даче, полевые работы. Отец у меня большой огородник и садовод-любитель. Яблони привез из Мичуринска, помидоры и огурцы – из Краснодара, там у нас родственники… Знаешь, какие помидоры папа выращивает? Вот такие огромные! – Она показала окружность не меньше футбольного мяча. – Красные и желтые! А в прошлом году он арбузы посадил, так ты представляешь, выросли и созрели! Я пробовала. Конечно, не астраханские, но есть можно… Чего стоишь? Садись, не мешайся.

Действительно, на пятиметровой кухне двухкомнатной хрущевки Сергей занимал слишком много места. Он с трудом втиснулся на табуретку между окном и кухонным столиком.

– Слушай, Нестеров! Ты действительно придаешь значение вчерашней шутке?

– Почему ты думаешь, что это шутка? А как же судьба, шанс, который выпадает человеку раз в жизни? Может, это тот самый случай.

– Ты мистик, фаталист? Что-то я раньше за тобой такого не замечала… – Иронии в словах Любаши было через край; и, глядя на него сверху вниз, она резко бросила: – Вот что я тебе скажу, Сергей. Выбрось ты эту дурь из головы. После твоего звонка я позвонила Татьяне и узнала, что ты, оказывается, работаешь в КГБ. Так вот, я с детства ненавижу военных, а кагэбэшников особенно. По-моему, все они достаточно ограниченные люди. У нас в институте был начальник первого отдела, его так и звали: Человек из КГБ. Большего идиота в жизни не встречала! Он меня в институт в брючном костюме не пускал. Девчонок за мини-юбки из института выводил, за социалистическую нравственность боролся… Ну, я ему устроила: брюки – в сумку и на перемене в туалете переоделась. Он как увидел меня в коридоре, так его чуть удар не хватил. Запомнил, держиморда, и, когда подавали документы на поездку в Германию, из списков вычеркнул. Правда, потом меня в Венгрию все равно пустили. Но за это ректору нашему спасибо надо сказать, заступился… Впрочем, честно говоря, дело в другом… – Она, чуть прищурив глаза, посмотрела на него. – Нестеров, после того, как я видела все твои «шашни» и нежности с девицами, думаешь, ты можешь на что-нибудь рассчитывать?

Сергей не успел понять, что его больше разозлило: ненавистное слово «кагэбэшники» или упоминание о бывших подружках, – но реакция была мгновенной.

– Погоди, Люба, давай по порядку.

Китаева с ироничной улыбкой что-то помешивала в кастрюльке.

– Во-первых, я не военный. Да, у меня воинское звание лейтенант, но я оперативник; нам вообще запрещено появляться в форме.

Что-то в ее взгляде изменилось; может, подействовало непонятное слово «оперативник»?

– Про ограниченность, как ты говоришь, «кагэбэшников». Что-то, дорогая моя, у тебя здесь не клеится. Ты ведь раньше не считала меня ограниченным? А сейчас что изменилось? Ты хоть знаешь, что конкурс в нашу Вышку, или, как ее официально называют, в Высшую Краснознаменную школу КГБ СССР имени Дзержинского, такой же, как в МГУ? Только у нас перед этим еще отбор со всякими тестами, анкетами и прочим. Сама должна понимать, ограниченных туда не берут… – Нестерову показалось, что удалось поколебать незыблемость ее позиций, и окрыленный успехом он поспешил закрепить достигнутый успех. – Теперь про девушек… Что было, то было! Но ведь их уже нет. Кто-то из великих, не помню, кто именно, сказал: «Чтобы найти крупицу золота, надо перелопатить тонну пустой породы».

– Значит, ты шел ко мне, своей мечте? Кстати, ты сегодня понял, что я – мечта твоей жизни или тебя вчера озарило? Шел, говоришь, через пять, десять… не знаю, сколько их у тебя было, этих женщин, чтобы найти девушку своей мечты? На костылях? Вот они, между прочим, костыли… Сережа, не смеши. Вчера Томаз, когда мы ехали от Татьяны, правильно говорил, что не надо шутить такими вещами. Потом люди не знают, как друг другу в глаза смотреть… Прошу, давай оставим все, как было. Хорошо?

– Нет, не хорошо, – голос Сергея изменился, испарились нотки игривости, светской болтовни. – Ты, Любочка, плохо меня знаешь. Какие шутки? Сказал, женюсь – значит женюсь. И никакому Томазу я тебя не отдам, не надейся.

– Причем здесь Томаз? И какое тебе до него дело? Не много ли ты себе позволяешь?

– Нисколько. Я видел, как он на тебя смотрел, и знаю, к чему это может привести. Томаз, сам того не желая, сломает жизнь тебе и себе… Что же касается моих прежних увлечений, все это в прошлом… Любаша, я человек упорный, не в моих правилах бросаться словами; я скорее умру, но не отступлюсь и своего добьюсь обязательно – выполню обещание, тем более сделанное в письменной форме. Ты не знаешь, кстати, у кого наш с тобой договор?

– У меня точно нет.

– Не суть важно. Главное, мы знаем о его существовании. Любовь… Я давно люблю тебя, а значит, и ты полюбишь меня.

Одновременно Нестеров выбирался из угла, в который сам себя загнал. Сидеть там было крайне неудобно, а разговаривать – тем более. Встав, он оказался рядом с Любой, стоявшей лицом к плите и к нему вполоборота. Взяв ее за плечи, он развернул к себе, хотя и не знал, что сделает в следующую минуту… «Может, поцеловать? – Мелькнуло в голове. – Момент вроде подходящий».

И вдруг она, ударив его в грудь своими маленькими кулачками, заставила сделать шаг назад, один костыль при этом с грохотом упал на пол.

– Нестеров, ты что, выпил? От тебя несет, как от пивной бочки!

Глаза, которые еще недавно были ласково изумрудными, стали нестерпимо холодными, враждебными. Наверное, Люба почувствовала запах пива, выпитого им утром.

– Ты лучше ничего не говори, только хуже будет… Все, на сегодня свидание закончилось! Запомни: еще раз придешь ко мне выпивши, считай, что мы с тобой не знакомы. А сейчас, прошу тебя, уходи.

Сергей был ошарашен, он никак не ожидал такого поворота событий и смог только смущенно сказать:

– Хорошо, хорошо… извини, пожалуйста.

Оказавшись на улице, Нестеров постепенно стал осознавать, что произошло нечто значительное в его жизни, о чем он, может быть, до конца еще и не догадывается.

На следующее утро он проснулся ни свет ни заря. Лежал тихо на своем диване, стараясь не разбудить мать. Мысли в голову лезли разные, но всё больше светлые. Быть может, причиной были яркое солнышко и синее небо в легких перистых облаках? А может, и что-то другое… Ему представлялось, как он идет с Любой по красной ковровой дорожке Дворца бракосочетания, что на улице Грибоедова: она в красивом подвенечном платье с белыми цветами в руках, а он в дорогом темно-синем костюме и бордовом галстуке, а по краям дорожки – ребята из отдела, довольные, улыбаются, смеются, поздравляют…

– Сынок, ты не спишь? О чем размечтался-то? – Мамин голос расстроил его сладкие фантазии; но настроение не испортилось.