– Что за грусть-печаль, Любанчик? Не куксись, пожалуйста, расскажи, что случилось.

Они сидели у нее в комнате, и он пытался понять, что произошло.

– Сереженька, все кончилось… – Губы её дрожали, в глазах собирались слезы. – Сегодня была у врача. Сняли гипс, посмотрели и сказали, что уже никогда не смогу ходить, как раньше. Мышцы отрафировались… Зачем я тебе нужна – калека?

Слезы полились ручьем, она всхлипывала, как ребенок.

Сергей, взяв ее лицо в ладони, стал целовать глаза, щеки, нос, губы, бормоча: «Ничего они не понимают, доктора эти! Разработаем мы твою ножку, посмотришь!» Он тут же оказался на коленях и плавными движениями стал массировать больную ногу, которая действительно была тоньше здоровой.

– Прошу тебя, не слушай никого. Все будет хорошо, обещаю! Ты мне нужна. Я никогда не обманываю женщин, тем более таких замечательных девочек, как Любочка Китаева! Не занимайся саботажем! Знаешь, что делала Всероссийская чрезвычайная комиссия с саботажниками? И хорошо, что не знаешь, – он продолжал массировать ногу, как будто занимался этим профессионально. – Любаш, хочу познакомить тебя с моими родственниками. С мамой, конечно… Где папа, честно говоря, не знаю и знать не хочу, так что вместо отца будет мой дядя, он как раз в отпуске… ну и братуха старший. Ты как, готова?

– Нестеров, ты ненормальный! – Слезы еще не просохли, но Люба уже не плакала. – Какие родственники? Ты что, хочешь, чтобы я их на костылях встречала?

– А что? Какая есть – такая и есть. Не успеем ногу разработать до свадьбы, значит, будем так жениться.

– Как? Чтобы я на свадьбе с палкой была? Ну, уж нет, ни за что!

– По всему видно, – рассмеялся он, – дело на поправку идет! Впервые ты согласилась со мной, что у нас будет свадьба. Во-вторых, что я слышу? Любочка хочет к свадьбе выздороветь, чтобы танцевать со мной первый вальс?! Значит, так оно и будет! Желание пациента – залог выздоровления!

– Нестеров, откуда ты взялся на мою голову?..

И они стали целоваться, забыв, что в соседней комнате сидят родители и наверняка прислушиваются, что происходит в комнате дочери.

Отстранившись, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, Люба сказала, задыхаясь и поправляя кофточку:

– Все, все, Сереж… Что у тебя на работе? Все в порядке?

– А что там может быть?

– Не знаю, но мне кажется, у тебя что-то произошло. Или это секрет и нельзя никому рассказывать?

– В принципе, ничего особенного не случилось. Просто в очередной раз я стал объектом воспитания нашего начальника отделения, любимого и несравненного Борис Максимыча Короткова, будь он неладен. Я тебе не рассказывал про Короткова? Не может быть! Это же выдающийся человек, уникум! Второго такого во всем Комитете нет! Как у нас говорят: «Кто прошел Короткова, тому никто не страшен»… Пропади он пропадом! – Нестеров не заметил, как завелся. – Знаешь, как он нас воспитывает, как учит отрабатывать документы? Приносишь на подпись исполненные запросы, а это вот такая пачка ежедневно, – Сергей показал пальцами расстояние сантиметров в пять. – Поднимет Борис Максимович голову и скажет: «Оставь, я позвоню». Голос спокойный, но противный, ужас. Сколько времени пройдет, десять минут или час, неизвестно, бывает по-разному. Потом вызывает, и, как только заходишь, уже понимаешь, что будет.

– Это как?

– Видишь ли, у него вот такая лысина… – Нестеров на своей голове пальцем очертил полукруг. – А вокруг венчиком седые волосы, а в середине лысины три волосинки на перекосинки! Если быть точным, то пять, я считал. Так вот, если он в спокойном состоянии, эти волосики у него на лысинке лежат себе тихонечко, будто спят. Сие означает, что все нормально; документы возьмешь и пойдешь себе дальше. Но если волосики стоят, то жди какой-нибудь гадости. Например, он возвращает всю пачку документов неподписанной и говорит тихим, противнейшим голосом: «Исправь ошибки – потом приходи»… Представляешь, это же тридцать – сорок документов! И где искать ошибки, если он пометок не сделал? Я однажды часа три просидел, не мог найти! Чуть с ума не сошел, пока Сашка не пришел. Он прочитал бумаги, которые я подготовил, и нашел ДВЕ! пропущенных запятых и ОДНУ! орфографическую ошибку во всех сорока с чем-то документах. Даже не ошибку, а опечатку… Бред какой-то! Садист! Что в этих ошибках криминального, не понимаю! – Нестеров был на ногах. Натура артистическая, он, рассказывая, одновременно представлял все в лицах. Люба и подумать не могла, что у него такие способности. А она в этом знала толк: еще в средней школе занималась в театральной студии МХАТа и в институте играла в команде КВН.

Сергей так вошел в роль, что ничего не замечал вокруг.

– Но самая страшная – это третья стадия. Волосики стоят… – Пальцами Нестеров изобразил процесс. – Он, сидя на стуле, начинает медленно, не повышая тона, говорить что-нибудь в таком роде: «Какие оценки у вас были по русскому языку? Вы давно окончили среднюю школу? Вам никто не говорил, что вы абсолютно безграмотный человек? Нет? Так, я вам это говорю!» По мере того как он говорит, у него над ушами торчком встают седые волосы, краснеет лицо, глаза наливаются кровью, багровеет лысина! Одновременно Коротков медленно встает и последние слова не произносит, а выкрикивает так, что кровь в жилах стынет! И тебя охватывает ужас, чувствуешь себя лилипутом перед великаном, кроликом перед удавом!

– Сереж, ты, по-моему, впечатлительный. Рисуешь фантастические картины! Вы что там, писаниной занимаетесь? А я думала, шпионов ловите… – Поскольку Сергей успел плотно устроиться рядом с ней на диване, она сказала: – Сереж, убери руки, пожалуйста. Ты что, совсем без этого не можешь? Давай спокойно поговорим, прошу тебя… Нет, правда, КГБ чем занимается? Ловит шпионов, в кино ведь так показывают!

– В кино много чего показывают. Врут и не краснеют. Конечно, писанина – дело десятое, но необходимое. Главное для нас, как ты говоришь, ловить шпионов. И не только их… – Нестеров, притиснувшись, попытался вернуть часть утраченных позиций. – Ладно тебе, жадина, дай хоть ручки подержать!

Удовлетворив свое скромное желание, он продолжил:

– У нас в отделе – дела на любой вкус: от антисоветской агитации и пропаганды до валюты и наркотиков. А насчет моей впечатлительности… Так я ведь не одинок. У нас почти все отделение впечатлительное… – Сергей задумался, что-то решая для себя. – Дело прошлое, расскажу один случай… – Он встал, чтобы видеть ее лицо и наблюдать за реакцией. – В начале этого года в районе общежитий Университета дружбы народов на Миклухо-Маклая стали торговать наркотиками. Милиция задержала несколько человек, но партии были маленькими, да и с допросами особо не получалось, потому что задержанные были студентами-иностранцами, черные, желтые и прочая живность, «твоя моя не понимай». Не успели мы принять дело к производству, как такой же вид наркоты был обнаружен сразу в нескольких районах Москвы. Распространяли заразу наши подопечные, студенты-иностранцы из УДНа. Дело поручили Сане Муравьеву, моему сокамернику…

– Какому такому сокамернику? – воскликнула Люба.

– Соседу по кабинету, – уточнил Нестеров, – и Борьке Сомову. Куратором – Борис Максимыч. Практически все отделение так или иначе было задействовано. В конце концов, вышли на организатора, одного латиноса; с моей подачи дали ему простенькую кличку «Амиго». И вот почти финал – захват с поличным…

Сергей входил в роль.

– Дело происходит на Цветном бульваре, напротив цирка. «Амиго» в машине с русским водителем передает посреднику упаковку наркоты, тот ему деньги, и тут мы блокируем авто. Я вынимаю ключ зажигания, вытаскиваю шофера, наружка крутит «Амиго» и посредника. Прохожие останавливаются, смотрят и не понимают, что происходит. Мы распихиваем взятых по оперативным машинам, и через несколько минут ошалевший латинос оказывается в отделении милиции на стуле перед Коротковым. И тот начал мягко, тихо и вкрадчиво: «Как вас зовут? Сколько вам лет? Как же вы оказались в такой неприглядной ситуации?» Дурачок купился, решив, что перед ним мягкотелый дядька, расслабился и с наглым видом заявляет: «Требую пригласить представителя нашего посольства!» Тут Коротков стал медленно подниматься… Любочка, в течение нескольких секунд произошло полное перевоплощение, ты такого ни в одном театре не увидишь! Глаза круглые, лицо, лысина красные, седые волосы торчком: «Кого?! Представителя чего?! Да ты, мразь такая, еще смеешь голос подавать?! Приехал в нашу страну, гадишь да еще защитников себе ищешь?! Ты уголовник! Твое место знаешь где? В камере! На параше!!» И в полный голос, с громовыми раскатами: «Ах ты, змееныш! Воля тебе надоела, в тюрьму захотел, на нары?! В Сибирь, в снега полетишь, засранец! Сгниешь у нас!! Десять лет лагерей хочешь?!! Чего молчишь, хочешь?!» «Амиго» трясется весь. Вжался в стул, неотрывно смотрит на Короткова и, как под гипнозом, головой мотает: «Н-е-е-ет!» – «Ах, нет! Тогда бери ручку, пиши! Пиши, сволота поганая! Пиши, что я скажу!» В общем, написал «Амиго» чистосердечное и собственноручное признание, сдал всю свою сеть, каналы поставки и так далее, и тому подобное. Не обошлось без неожиданностей: написал наш «наркобарон», что через соотечественника, работающего в посольстве, поддерживал связь с американским дипломатом, – как потом выяснилось, сотрудником ЦРУ.