– А причем здесь Коротков? – Михалыч выставил нижнюю челюсть вперед как знак к началу драки. – Борис Максимычу, конечно, счастья мало от того, что в годовом отчете одним реализованным делом меньше, но ничего, переживет. И мы переживем, хотя не без потерь. Мы ж думали, ты – боец. Но, наверное, ошиблись. Сначала прокукарекал: «Антисоветский центр, антисоветский центр!». Пол-отделения на него пахало и до сих пор пашет в усиленном режиме, а как дело доходит до продолжения с финальной фразой: «Встать, суд идет!» – в кусты? Очко сыграло? Ответственности боишься? Или жалко стало? Кого? Дерьмо всякое? Не мы, так менты его посадят. И сто раз правы будут…

– Ну, чего ты несешь, Михалыч? – перебил его Нестеров. – Причем здесь жалость? Хотя ты прав. Жалость есть… А тебе самому не жалко будет, если человек сядет за преступление, которое не совершал, да еще по статье из раздела «Государственные преступления»?

– Серега! А ты почему за всех все решаешь? – Вклинился в разговор Володька Моренов. – И за руководство отдела, и за следствие, и за судебные органы. Не много ли на себя берешь, дружище? У тебя, по-моему, головокружение какое-то. Остановись, парниша. Все не в ногу, один ты правильно шагаешь?

– Вы что? Не понимаете, о чем речь? Да ведь так можно человеку судьбу сломать!

И тут вступил, икая, уже прилично набравшийся Дима Старшинов:

– Нестеров, он у нас – гуманист, а мы – па-ла-чи! Ик! У нас руки по локоть в крови, а он людей любит, он хороший… Ик!

Всех привел к согласию Боря Сомов, который, разливая по стаканам, сказал:

– Братцы, чего на Серегу набросились? Он хотел посоветоваться с нами, а получил разбор персонального дела. Бросьте выступать, в конце концов! Все в свое время придем к одному знаменателю. Давайте лучше вмажем за нашу нелегкую чекистскую долю!

Выпили, закусили, посудили-порядили, взяли еще одну, но задушевной обстановки не было. Черные кошки все-таки прошмыгнули…

Голова у Нестерова трещала всю субботу. Только к воскресенью, уже на работе отошел, а осадок на душе от субботнего разговора остался.

«Так что же делать?» – в который раз спрашивал себя Сергей.

В коридоре послышались шаги, кто-то приближался; дверь, наконец, приоткрылась, и в кабинет заглянул Алексей Иванович.

– Сережа, привет! – Наставник был искренне рад. – Иду, смотрю: дверь приоткрыта. Кто там такой трудолюбивый, думаю? Чего не отдыхается? Я – на дежурстве, мне простительно, а тебе, дорогой мой, с невестой надо быть в выходной, а не на работе.

Алексей Иванович, видимо, заподозрил что-то.

– Кстати, у тебя все в порядке? В последнее время с трудом стал узнавать тебя. Худющий, кожа да кости. Злой, нервный… Ну-ка, давай рассказывай, что у тебя стряслось.

Алексей Иванович явился Сергею, как добрый волшебник из сказки. За всеми своими переживаниями, и служебными, и личными, он забыл, что есть человек, которому можно открыться. И Нестеров без утайки рассказал все, что наболело: и про «Ренегата», источник конфликта с ребятами и с самим собой; и про разрыв с Любой, из-за чего он последнюю неделю ни спать, ни есть не может.

Алексей Иванович, в свойственной ему манере, был нетороплив и раздумчив.

– Знаешь, никто тебе помочь не сможет, поскольку все, что произошло и происходит, твоих рук дело. – Он поудобнее устроился на жестком стуле и стал раскладывать события на составляющие. – Смотри. Тебе принесли сигнал о распространении антисоветской литературы. Сигнал важный, но есть целый ряд неясных моментов; ты, как понимаю, до сих пор во многом разобраться не в силах. Что ты делаешь? Вместо того чтобы, не торопясь, вникнуть в саму суть вопроса, сразу занимаешь обвинительную позицию по отношению к неизвестному тебе человеку. Как его, Завадский? Ты какую ему кличку дал? «Ренегат». А кто такой ренегат? Человек, изменивший своим убеждениям и перешедший на сторону противника, – другими словами, предатель и враг. А как же ты его в изменники определил, если не изучил, не понял побудительных мотивов поведения? Мало этого, своим отношением еще на первых этапах развития ситуации ты и ребят, и Короткова соответствующим образом настроил. А теперь даешь задний ход?

Нестеров опустил глаза.

– Как будешь выходить из положения, дело твое, но не иди по легкому пути. Ты крепкий парень, многое можешь выдержать, поступай так, чтобы мог потом в глаза людям спокойно смотреть, и помни: жизнь человеку испортить легко, особенно в нашей конторе и с нашими возможностями. А вот исправить ошибку, признать свою неправоту – этого у нас не любят… Хотя кто и где это любит?

Алексей Иванович встал, прошелся по кабинету и приступил к разбору следующей ситуации.

– С девушкой своей тоже намудрил, будь здоров. Она предупреждала, что устраивает девичник? Ты ее отпустил? Так чего же ты хочешь? Знаешь, что на мальчишнике ребята делают? Правильно: выпьют так, что мама не горюй, и к девчонкам пристают, и жених при этом должен быть в первых рядах. А на девичнике, думаешь, по-другому? Нет, брат, то же самое. И куда ты тогда поперся? Если уверен в ней, зачем контролируешь?

Наставник подошел к Сергею и легонько стукнул его по лбу.

– Хоть теперь понял, голова садовая, сколько проблем создал и себе, и другим? Сергей, будь мужиком, в конце концов. Ну-ка, встряхнись! Не сиди сиднем, завязанные узлы сами не развяжутся. Действуй, действуй, дорогой! – Алексей Иванович посмотрел на часы. – Э-э, что-то засиделся я у тебя, пора на дежурство. Давай лапу, Сергей Владимирович.

И Алексей Иванович вышел, плотно прикрыв дверь.

Несколько секунд Нестеров сидел неподвижно. Потом резко встал, сделав плечами движение, будто сбросил с себя тяжкий груз, сложил бумаги в сейф и набрал Любин номер. Никто не ответил. Оставалась единственная возможность узнать, где она, через Леночку Заславскую, застать которую дома в воскресенье, впрочем, было нереально. Однако ему повезло, «русская красавица» сама взяла трубку. Для начала отчитала Нестерова как следует, сравнив с определенным длинноухим животным с длинным хвостом, но тем не менее сказала то, что он хотел услышать:

– Да нет ее в Москве, они всем КБ уехали в дом отдыха… Какой? Откуда я знаю, как он называется? Они и меня приглашали, но я не смогла, у меня тут семейный переполох, проблемы с братом… Встречаться мы должны были на Белорусском вокзале в девять тридцать, потому что в десять идет электричка… Да, не знаю я, до какой станции! Люба говорила, там спортивная база то ли штангистов, то ли олимпийцев, они у меня все на одно лицо!

Больше Нестерову выжать из нее ничего не удалось, но и за это, как говорится, спасибо.

Сергей поднялся к дежурному по Управлению. На «вахте» был Петров, ходивший лет десять в оперативных дежурных. Он сразу сказал, что по Белорусской ветке есть только одна база олимпийского резерва – тяжелоатлетов – в районе станции Усово.

– Петров, откуда ты знаешь?

– От верблюда. Поработаешь с мое, еще не то узнаешь. Оперативный дежурный должен обладать максимальным объемом знаний по всем направлениям и быть готовым в любое время сообщить необходимую руководству информацию. Вот так, молодой! Понял? Если тебе нужно в Усово, расписание справа в коридоре.

Нестеров, пораженный немыслимой осведомленностью капитана Петрова, в недоумении пошел к двери, и вдруг услышал:

– Сергей! Ты что, поверил? Вот чудило! Да у меня дача в Усово рядом с базой!

В коридоре на стене Нестеров нашел расписание движения электричек по всем направлениям и схему железных дорог.

Действительно, с Белорусского вокзала есть утренняя электричка на Усово в десять ноль две. Это совпадало с тем, что говорила Леночка. Круг поиска сузился. Усово – конечная станция, к тому же ветка-одноколейка, а это повышает шансы встретить ее прямо там.

«Выезжают всегда после обеда, – рассуждал Нестеров. – Посмотрим, точно, есть такой поезд на Москву, в пятнадцать двадцать семь, а следующий уже в двадцать ноль одна, но это поздновато. Значит, остается – пятнадцать двадцать семь. Теперь для меня: ближайшая электричка на Усово в тринадцать тридцать пять… Обалдеть! Сейчас уже двадцать пять минут первого! Мне же, кровь из носу, надо успеть! Они с этой электричкой в Москву будут возвращаться».