– Какова реакция?

– Отрицательная, Кирилл Борисович. Нестеров понимает возможные негативные последствия своего шага, но отказываться от своего решения не намерен.

– Интересно… А вы что по этому поводу думаете? Может, Нестерову все равно, где служить, что делать, чем заниматься?

Волосов ответил почти сразу:

– Не похоже, Кирилл Борисович. Он потомственный чекист: отец в органах с тридцать первого года, старший брат, дядя по линии матери – все работают в Комитете. Товарищи характеризуют его с положительной стороны. В парне присутствует смесь романтизма с идеализмом, но, в принципе, человек вроде правильный…

– Правильный, говорите? Это хорошо… – Генерал нажал кнопку вызова начальника информационно-аналитического отдела. – Станислав Михайлович, сейчас к тебе зайдет Волосов и даст установочные данные на человека, который в тридцать втором году был осужден на десять лет. Я тебя попрошу, подключи наши возможности, оперативно свяжитесь с Минюстом и МВД, поднимите архивы, может, сохранилось уголовное дело. Мне нужна полная объективная информация. Нынешний период тоже не упустите… Справку доложите вместе с Волосовым в четверг, семнадцатого декабря, в пятнадцать часов. – Генерал, сделав короткую заметку в календаре, продолжил: – По материалу, который ты отдал сегодня, поговорим через час. Я позвоню. Пока все, – и, обращаясь к Волосову, завершил встречу. – С представлением на Нестерова пока подождем. Всего доброго, Сергей Иванович!

Поздним вечером того же дня Сергей с Любой шли из Театра Эстрады к метро «Библиотека им. Ленина», находясь в состоянии совершенного восторга от выступления Аллы Пугачевой. Она пела все второе отделение. Собственно, народ-то на нее и шел, а что там будет в начале, мало кого интересовало. Именно поэтому, особенно в первых рядах, были свободные места. Зато ко второму отделению, в перерыв, в театр прикатил весь московский артистический бомонд, в зал набилось столько зрителей, что сидели и стояли в проходах и перед сценой.

Каждая песня была маленьким спектаклем и хорошо подготовленной импровизацией. Так проникновенно, с таким чувством не пел никто из артистов, выступавших на эстраде.

Они были потрясены, как, наверное, и весь зал, когда на одной из песен вдруг отключился микрофон, а Пугачева лишь усилила голос и так легко допела до конца, словно пела без микрофонной техники всю жизнь. Зрители вскочили восхищенные, пораженные, завороженные и, стоя, аплодировали и кричали: «Браво!» Да, это было потрясающее зрелище!

Нестеров находился в странном состоянии. Одна его половинка была с Любой и вместе с ней восторгалась Пугачевой, а вторая – искала ответы на мучающие вопросы: «Что же будет дальше? Неужели вот так и закончится, толком не начавшись, моя карьера в ЧК? Что я скажу дядьке, брату, маме? Кому нужна такая система – через сорок лет вспоминать, что было? Почему надо людям жизнь калечить?!»

– Сережка! Ты со мной? У тебя сейчас такое странное выражение лица… я даже не знаю, как его описать. Жесткое, что ли… Отрешенное! Неприятности на работе?

– Да нет, солнышко, не обращай внимание. Так, мелочь всякая.

– Мелочь? – Она встала перед ним и взяла за лацканы пальто, будто собралась тряхнуть как следует. – Ты почему глаза прячешь? Ну-ка, посмотри на меня… Понятно! – протянула Люба последнее слово. – Не умеешь ты врать, Нестеров! По крайней мере, мне. Давай рассказывай, что случилось? Говори, пожалуйста, не молчи.

– Я не молчу, только рассказывать, в принципе, нечего.

Секунду или две она смотрела ему в лицо, потом отпустила его пальто.

– Что ж, не хочешь, не говори. Только знаешь, я врунов с детства не люблю. А ты врун, самый настоящий.

Сергей хотел ее обнять и обернуть все в шутку.

– Руки убери! Я сказала: убери руки!

Люба сделала резкое движение, освобождаясь от его объятий.

– Ведь ты сам мне говорил, что единственный человек, от которого у тебя нет секретов, это я. Говорил? Что мы должны полностью доверять друг другу, потому что иначе ничего не получится. Говорил? А сам что делаешь? Мы еще не поженились, а ты мне уже врешь. Я же вижу, не слепая, случилось что-то серьезное! Если ты мне врешь сейчас, что тогда дальше будет?

В глазах ее стояли слезы, но она сумела себя сдержать.

– А ничего не будет. Не хочу начинать нашу жизнь со лжи.

Люба решительно повернулась и пошла быстрым шагом, не оборачиваясь и высоко держа голову.

Сергей, догнав ее, схватил за плечи, стал целовать соленые от слез глаза.

– Любушка! Прости меня, пожалуйста, прости дурака! Не хотел тебя во все это вмешивать. Что ж ты у меня такая резкая? Сразу развернулась и пошла, королевна… Ну, все, все, успокойся!

Она начала улыбаться сквозь слезы.

– Все тебе расскажу, Любимочка моя! Только не здесь. Поехали ко мне, мама у дядьки, так что нам никто не помешает.

Дорогой он вспоминал ничего не значащие истории, забавные случаи, происходившие с ним и его друзьями. Люба слушала, но было видно, внутренне она напряжена и находится в ожидании того, что должно произойти, и, может, изменит всю ее жизнь.

Соседи большой еврейской семьей были дома и проявили «скромный» интерес к Любиной персоне. Пока Нестеров и его гостья снимали пальто и обувь в прихожей, каждый из них под тем или иным предлогом выходил в коридор и здоровался. Как же, разве можно такое пропустить? В кои-то веки Сережа привел девицу домой не глубокой ночью!

Любе было не по себе от такого любопытства, но она старалась не подавать вида. Нестеров, заметив «хитрые» соседские маневры, прошептал ей на ухо: «Не обращай на них внимания. Ты самая замечательная девушка в мире!»

Потом был чай с сушками и его рассказ о событиях дня: беседе с кадровиком; встрече с Михалычем, который ненавязчиво пытался наставить его на «путь истинный»; изучении всяких приказов и инструкций в попытке понять серьезность ситуации; разговорах с ребятами из отдела. А еще, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, он покрасовался перед ней в парадной шинели и фуражке, отдавая честь под козырек и маршируя, как на плацу.

Люба слушала молча, не перебивая, задумчиво улыбаясь, потом попросила показать семейный альбом. Внимательно рассматривала фотографии отца в форме майора НКВД, дяди – офицера пограничника, старшего брата, когда он еще был слушателем Высшей школы КГБ.

– Знаешь, Сереж! Папа рассказывал, что был на Дальнем Востоке, строил железную дорогу, его даже грамотой наградили, но как он там оказался, я, честно говоря, не знаю. Не представляю, какое преступление мог совершить мой отец. Конечно, человек он горячий, а как выпьет, может и натворить чего-нибудь. Но это мой отец. И этим все сказано. А еще я знаю, что папа копейки чужой не возьмет.

Она замолчала. Нестеров понимал, что нельзя ее сейчас перебивать.

– Сереженька, ты только не обижайся. Послушай меня спокойно…

Люба взяла его за руку.

– У тебя такая семья, прямо целая династия, ты безумно любишь свою работу и ребят. Когда рассказываешь о них, глаза такие довольные, счастливые. Разве ты сможешь без них и своей любимой работы? А я так понимаю, что, если ты на мне женишься, тебя из Комитета могут уволить. Так? Раз молчишь, значит, я права, могут. Что тогда будет? Подумай: женишься на мне, уйдешь с работы и, наверное, никогда не простишь мне этого… – Она никак не могла справиться с волнением. – Сережа, я поначалу легко ко всему относилась, думала, посмеемся, дурака поваляем и забудем. Но ты же сумасшедший. Ты невероятный сумасшедший! Я и не заметила, как влюбилась в тебя, глупая… Знаю, что не должна говорить этого, не должна…

Он поднял ее, как пушинку, на руки и стал целовать глаза, губы, пряди волос. Стены пошли хороводом, они потеряли чувство времени и пространства… Когда раздался стук в дверь и голос соседки позвал его к телефону, они очнулись на кровати, накрытые почему-то его парадной шинелью…

Ни тогда, ни после Сергей так и не узнал, что судьба его решилась семнадцатого декабря на совещании в кабинете начальника Управления.