Есть в наших днях такая точность, Что мальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью Кстати, послевоенное стихотворение Межирова “Коммунисты, вперед!”, смущавшее антисоветски настроенных поклонников поэта – меня, например, – как мне теперь кажется, написано достаточно искренне; оно просто, на мой вкус, безотносительно к содержанию затянутое и рассудочное. Умный долгожитель Межиров насмотрелся на своем веку всякого и сделал из увиденного личные выводы, в том числе насчет “надменных конгломератов воинственных полуидей” и “полузнаний”, которые на “ты” с историей. Этот опыт пошел впрок его искусству. Он умел мастерски, как Юрий Трифонов, превратить цензурные ограничения в выразительный художественный прием и вскользь, будто с оглядкой и сдавленным шепотом, коснуться трагедии привилегированного сословия в пору Большого террора: Замнаркома нету дома, Нету дома, как всегда. Слишком поздно для субботы, Не вернулся он с работы, Не вернется никогда… Или при помощи газетного штампа намекнуть на голод в деревне в начале 30‐х годов: И судить ее не судим, Что, с землей порвавши связь, К присоветованным людям Из деревни подалась… А то, наоборот, с галичевским пафосом рвануть на груди рубаху – его “Снова осень, осень, осень…” напрашивается на сравнение с “Карагандой, или Песней-балладой про генеральскую дочь”: Снова осень, осень, осень, Первый лист ушибся оземь, Жухлый, жилистый, сухой. И мне очень, очень, очень Надо встретиться с тобой. По всем правилам балета Ты станцуй мне танец лета, Танец света и тепла, И поведай, как в бараке Привыкала ты к баланде, Шалашовкою была. Прежде чем с тобой сдружились, Сплакались и спелись мы, Пылью лагерной кружились На этапах Колымы. Я до баб не слишком падок, Обхожусь без них вполне, — Но сегодня Соня Радек, Таша Смилга снятся мне. После лагерей смертельных На метельных Колымах В крупноблочных и панельных Разместили вас домах. Пышут кухни паром стирки, И старухи-пьюхи злы. Коммунальные квартирки, Совмещенные узлы. Прославляю вашу секту, — Каждый день, под вечер, впрок, Соня Радек бьет соседку, Смилга едет на урок. По совету Микояна Занимается с детьми, Улыбаясь как‐то странно, Из чужого фортепьяно Извлекает до-ре-ми. Все они приходят к Гале И со мной вступают в спор: Весело в полуподвале, Растлевали, убивали, А мы живы до сих пор. У одной зашито брюхо, У другой конъюнктивит, Только нет упадка духа, Вид беспечно деловит. Слава комиссарам красным, Чей тернистый путь был прям… Слава дочкам их прекрасным, Их бессмертным дочерям. Провожать пойдешь и сникнешь. И ночной машине вслед: – Шеф, смотри, – таксисту крикнешь, — Чтоб в порядке был клиент. Не угробь мне фраерочка На немыслимом газу… И таксист ответит: – Дочка, Будь спокойной, довезу… Выразить все это словом Непосильно тяжело, Но ни в Ветхом и ни в Новом Нет об этом ничего. Припояшьте чресла туго И смотрите, какова Верная моя подруга Галя Ша-пош-ни-ко-ва. Налицо внутренний разлад. С одной стороны – ничем не запятнанный, что редкость в тоталитарном обществе, официальный успех и заслуженная читательская любовь. Карьера на зависть: мэтр, преподаватель Литинститута, мастер поэтического перевода, в числе прочего – великой грузинской поэзии, что предполагало блаженные “командировки” в этот земной рай! Сравнительно привилегированный быт: переделкинский дачник и обитатель писательского квартала у метро “Аэропорт”, подверженный импозантному “старорежимному” пороку – пристрастию к азартным играм. В довершение советского жизненного успеха – “выездной”, то есть автор, гастролирующий по зарубежным странам, облеченный особым доверием литературного начальства. Живи себе и радуйся или печалься в отпущенных советскому писателю пределах – на благо отечественного искусства!
Но честный с самим собой художник не может не замечать червоточины в этом преуспеянии, не расслышать привкуса дегтя. Потому что, будь ты хоть трижды Аркадием Райкиным, Сергеем Образцовым или Майей Плисецкой, ты – крепостной, пусть и отпущенный на оброк! Вот как Александр Межиров высказывается о себе в своем “выездном” качестве: Ради галочки летая В разных “боингах” и “Ту”, Ради галочки болтая Всяческую ерунду 1972 Это были скверные полеты. Облака. Туман. Редко-редко – звук правдивой ноты. В остальном – обман. Выездной осколок фальшфасада, Что тебя вело По кругам имперского распада, Сквозь добро и зло… Если войско на плацу весеннем Строится в каре, Ничего, товарищ, не изменим При плохой игре. При плохой игре хорошей миной Царства не спасешь, И любая правда станет мнимой, Превратится в ложь. Прах войны холодной отряхая, Лондоном дыша, Понимал – игра была плохая, Мина – хороша. И еще случайное, другое, Молния и гром. Под одним зонтом над Темзой трое, Под одним дождем. 2001 |
