– Найди себе другую жертву, паучонок, – лихорадочный взгляд Мира останавливается на моих губах и некоторое время прожигает их злобой – И прекрати смотреть на меня такими глазами, будто бы вот-вот кончишь. Бесишь.

– Поверь, это взаимно! – рычу, задыхаясь от возмущения. А в следующую секунду происходит то, чего ни я, ни тем более этот самовлюблённый оболтус никак не ожидаем. В голове будто щёлкает невидимый затвор, я резко выхватываю стоящие в вазе люпины, не глядя отбрасываю цветы в сторону и, пользуясь заторможенной алкоголем реакцией Мира, выплескиваю застоявшуюся воду ему в лицо. Естественно, большую часть проливаю на себя. Само собой его это не утешает.

От неожиданности он отшатывается, чем я и пользуюсь, чтобы отскочить на безопасное расстояние.

– Вот же дрянь, – недовольно кривится Арбатов, стирая свободной рукой капли с лица, чем смешивает мои мысли в кучу, оставляя на поверхности только недоверчивое удивление.

Во-первых, я впервые даю ему отпор, а во-вторых, что-то непохоже, чтобы сводный брат спешил меня наказывать. Но поспешность накатившего вдруг облегчения становится очевидной едва Мир вперяется в меня насмешливым взглядом. Всё выражение его лица сквозит снисходительной иронией и только за это я готова снова повторить свой подвиг. Например, плеснуть в него оставшимся виски и показать этому диктатору-переростку что такое настоящее фаер-шоу.

– Лучше не пытайся противостоять мне, облажаешься. Ты уже облажалась, – послав мне одну из своих самых волчьих улыбок, он как ни в чём не было забирает оставленную на подоконнике бутылку и беспечно насвистывая идёт к двери. – Я домой. Тебя подбросить, паучонок?

– Не нужно, такси вызову.

Оставаться действительно нет больше ни смысла, ни желания, всё равно вечер безнадёжно испорчен и что-то мне подсказывает, что это только начало.

Мир

Неделей ранее...

Впервые вижу чтобы дождь начинался так внезапно. Пару минут назад вполне себе ясное небо освещало полуденное солнце, и вот уже по морде хлещет обжигающе холодный водопад, щедро разбавляя оставшийся на дне моего стакана виски. Природный душ бодрит на ура, но я предпочитаю вернуться в привычное состояние алкогольной полукомы. Слишком уж манит распахнутое окно соседнего коттеджа. Жаль для каждой из связанных с ним фантазий в Уголовном кодексе предусмотрена определённая статья.

Вскочив с шезлонга, кидаю тоскливый взгляд на мгновенно намокшие шорты, прикидываю расстояние от бассейна до дома, вспоминаю гнетущие эхо пустых комнат, где от отца остался только портрет над камином, и уверено шлёпаю под навес беседки. Мне нет особой разницы, где надираться, но вероятность словить белочку в четырёх стенах значительно возрастает. Я успеваю отряхнуть мокрые волосы и потянуться к лежащей на столе пачке сигарет, когда краем уха за шумом дождя улавливаю звук торопливых шагов.

Какого чёрта здесь постоянно кто-то ходит?

– Ой-ё-ёй!

Скорее на рефлексах, чем осознано перехватываю собирающуюся распластаться на скользких ступенях сводную сестру. Лучше б мамаша её пришла, тогда даже в окно лезть не пришлось бы. В глаза ей глянуть хочу. Спросить хочу, свою жизнь, шкура, во сколько оценивает?

– Я что, где-то не заметил табличку "Проходной двор"? – хмуро смотрю в огромные лазурные глаза, как всегда не знающие куда спрятаться в моём присутствии.

Нет... Нет, малявка! Только не вниз. Там у меня шорты колом стоят – того и гляди пар поднимется, таким пожаром в паху прострелил впечатляющий вид на округлую грудь с призывно торчащими сосками. Шлёпнется в обморок – рыцаря включать не стану, пусть лежит хоть до завтра. Я недотрог откачивать не нанимался. И вообще, лифчик носить нужно. Тем более под такие тонкие платья. Да ещё в дождь! Особенно, когда рядом ни души.

А ведь действительно, мы не родня, нам здесь никто не помешал бы...

– Спасибо, – болезненно выдыхает Машка, но я реагирую далеко не сразу.

Придирчиво разглядываю пунцовые щёки, затем приоткрытые в удивлении полные губы: мягкие, наверняка неумелые, такие заводящие, что рот слюной наполняется. Это как... даже не знаю. Как обнаружить что зашуганная рыжая доска, на которую у меня в жизни бы ничего не зашевелилось – ну кроме раздражения, естественно – за пару лет прокачалась до весьма аппетитной малышки. И это полное, просто сокрушительное фиаско, потому что при всей своей охочести до женщин, я такой чистой, пугливой девочки ещё ни разу не... чёрт даже слово подходящее так сразу не подобрать. Имел? Нет, имеют, чтобы бездумно сбить стояк. Любил? Точно не наш случай. Это что-то из лексикона вымирающих джентльменов вроде Димона. Как вариант – ни разу не расчехлял, но это, опять же, единоразовое событие, а Машку жутко хочется именно испортить. Вот прямо взять и совратить. Неторопливо, без лишней спешки избавить её от застенчивости, чтоб перестала зажиматься и сама осознанно умоляла взять её. Чтоб стонала распутно, и дрожала берёзкой, повторяя имя моё, как монахиня молитву, не думая о том как выглядит и не считая сколько дров нам за это накинут на адском костре. Вообще чтоб ни о чём другом, кроме меня в себе не думала.

Моргаю раз, другой и только затем соображаю, что до сих пор сжимаю руки на девичьей талии. В широко распахнутых глазах плещется испуг, губы медленно шевелятся, но я не разбираю слов. А если и разбираю, то не осознаю их смысла. Какого чёрта со мной творится? Вроде никогда не был тщеславным. Да и Машка в первую очередь дочь своей матери. Опасно с ней играть в такие игры, разве что совсем чуть-чуть, чтоб не втянуться. В общем, пора завязывать пьянствовать, пока чего похуже не удумал.

– Что-то я мамашу твою на похоронах не видел, – стараюсь беспечно улыбнуться, убирая налипшую к её щеке медовую прядь, но ярость упрямо пробивается в голос.

– Ей стало плохо. Сердце.

Плохо ей, значит, стало. Ну конечно.

– А сейчас она где?

– В санатории. Восстанавливается.

Отличная сказка. Обидно за родителей до жути. За то, что отец так бездарно ушёл, за то, что прожили столько лет душа в душу и в итоге так по-дурацки всё похерили. В нашем доме вообще не было ссор, пока в соседний коттедж не въехала тринадцатилетняя Мария Полякова со своей эффектной родительницей. Месяца не прошло и началось: крики, битьё сервизов, оскорбления. Повезло мне к тому моменту пришла пора поступать в универ и мы с матерью переехали. Все эти годы я дико скучал по отцу, но так и не смог заставить себя вернуться. Не то чтобы осуждал, просто не смог смириться. Боялся, что его внезапное отчуждение помноженное на её слёзы вытравили из меня то светлое, что в детстве казалось незыблемым: верность, семейный очаг, забота, любовь эта блядская, будь она трижды неладна. Мне никогда не понять, зачем создавать семью, чтобы в итоге вывернуть один другому душу? Зачем заводить детей, чтобы потом драть за них друг другу глотки?

О, родители пилили меня за закрытыми дверями, но я никогда не жаловался на слух. Он хотел преемника, она – опору, а я... я просто понял, что все мои идеалы гроша ломаного не стоят. Благо мне на тот момент почти стукнуло восемнадцать, ничто не мешало самостоятельно принять решение, о котором сегодня ничуть не жалею. Жалею только о том, что не успел с ним ни проститься, ни простить, ни отпустить. Вот такая страшная быль о потерянном времени.

Маша продолжает стоять неподвижно, как мышь перед удавом. Сверлит мои ключицы смущённым взглядом, зардевшаяся, бесхитростная. Вся прозрачная как на ладони. Ведёт малявку от моей близости. Дрожит лань пугливая, боится пискнуть, а сама дышит с таким замиранием будто я уже засадил ей по самое не балуй. Это дико заводит и совсем не противоречит намерению жить себе в удовольствие, ни к кому не привязываясь. Мне кайф, ей ещё и опыт – каждый в плюсе.

– Замёрзла? – кладу руки на озябшие плечи. Пусть кожей распробует вкус притяжения. Невзначай, конечно же. И, чёрт, да! Я сожму волю в кулак, посажу инстинкты на цепь, запру голод на замок, но получу её раскованность. Никто ж не станет глотать залпом виски премиум-класса. Вот и я разопью недотрогу небольшими глотками. Её мать поимела мою семью, а я поимею малышку. Не в отместку, конечно, но грех не насладиться всей пикантностью ситуации.