– Составишь мне компанию, систер?

– Да ни в жизни, – опережает Дима мой ответ, разом обнуляя первоначальное решение. Ненавижу, когда мной пытаются помыкать.

– Паучонок, а у тебя голос есть? – обдаёт жарким выдохом мой висок, почти не слышно за громкой музыкой, но слишком осязаемо, чтобы не разобрать сути.

Резко развернувшись, натыкаюсь на Мирона. Он стоит так неожиданно близко, что я машинально выставляю перед собой руку и, как итог, касаюсь его груди. Синхронно вздрагиваем. Одновременно отводим глаза. Жар мужского тела под пальцами и удары басов в крови сбивают дыхание до болезненного спазма в лёгких. Мы не одни. Мы даже не друзья и, тем более, никакие не родственники, но отнимая руку я чувствую неприятное покалывание на ладони, такое холодное, словно часть кожи осталась на ткани его футболки.

– Поедешь со мной?

Не указывает, не умоляет, а именно спрашивает – как человека, как личность.

– Нет, конечно, – тянет меня за локоть Дима, будто ребёнка несмышлёного. Любопытные взгляды столпившейся вокруг нас молодёжи обостряют неловкость положения. Если Исаев хотел козырнуть тем, что я якобы являюсь его бесправной собственностью, то ему это отлично удалось. Молодец, пьяный дурень, пять баллов.

Злость защитным механизмом щерит зубы. Я незаметно сжимаю кулаки, просчитывая, как выйти из ситуации с наименьшими потерями. Пешком добираться до дома далеко, а подчиниться не позволяет гордость. Засада. Однако на помощь неожиданно приходит Мир.

– Судьба заезда зависит только от тебя, – взгляд через глаза прямо в душу: глубокий, прямой, гипнотический. – Решай.

– Поехали, – решительно высвобождаю руку, польстившись на призрачное право выбора. Человек, который так смотрит – не оставляет выбора. Только его иллюзию.

– Ну и зря, – по-детски обиженно фыркает Дима, распаляя угли моей ярости до той кондиции, когда пламенем трещит даже здравый смысл. – Ты понятия не имеешь, на что подписываешься.

Да неужели? Я ж в каменном веке, наверное, живу.

Поспешность принятого решения становится очевидной почти сразу, когда Мир, устроившись на водительском сидении своего Феррари, сухо командует:

– Пристегнись. В бардачке должен быть пакет.

За несколько секунд до старта меня начинает колотить неприятная дрожь, в такт глухо нарастающему рыку двух моторов. Холодный целенаправленный свет фар рассеивается далеко в непроглядной ночи. Кажется впереди не трасса, а пропасть.

Зачем нужен пакет спросить не успеваю. Отмашка на старт, и серебристый Шевроле срывается первым. Из-под задних колёс валит дым, шины визжат так, что уши закладывает. Хрипло хохотнув, Мир срывается следом, сверля глазами бампер конкурента. Я давлюсь подлетевшими к горлу внутренностями, чувствуя, как спину буквально вжимает в сидение. Открыть рот страшно, закрыть глаза – невозможно, так и таращусь на отблески расчертившей небо молнии, змеями скользящие по капоту. Беззвучно кричу и никак не могу избавиться от чувства приближающегося удара. Мы несёмся слишком стремительно для движения вперёд, но для падения вниз – самое то.

Вскоре вдалеке вырастает конструкция из нескольких бочек сложенных небольшой пирамидой. Мир постепенно сбрасывает скорость, частично возвращая мне способность дышать, и опускает до половины стекло. Шуршание шин смешанное с раскатом грома душным потоком врывается в салон. Он одурманено улыбается, явно кайфуя на адреналиновой игле, а я относительно перестаю думать эмоциями и с ужасом понимаю, для чего нужен был пакет. С ужасом – потому что ещё чуть-чуть и буду вынуждена использовать его по назначению. Большего позора даже сложно себе представить.

Эх, Димка, Димка... Он уберечь меня хотел, а я...

– Ты в порядке? – Мир кидает быстрый взгляд на спидометр, потом на нечленораздельно пискнувшую меня, и, изобразив на лице нечто среднее между весельем и сочувствием, врубает музыку. – Блюй на здоровье. Я не смотрю, – затем практически орёт, выкручивая звук на максимум. – И даже ни черта не слышу!

Если пару секунд назад я просто боялась смерти, то теперь я о ней мечтаю. Басы тягуче ударяют в спинку кресла, вышибая из меня остатки духа. Потоки ветра швыряют волосы в лицо, не давая потерять сознание. Зад Феррари слегка заносит на повороте, но машина почти сразу выравнивается, обгоняя вильнувший вбок Шевроле. Ощущение бесконечного падения прочно селится в голове и сердце. Мир будто бы не машиной управляет, а сверхзвуковым истребителем. Не едет – молнией рассекает взлётную полосу.

Огни стоящих на финише машин освещают мглу растущей точкой, чем ближе к ней, тем сильнее Мир давит на газ, тем отчаяннее бунтуют дрожащие живым клубком внутренности. Быстро. Слишком быстро для такой слабачки как я. И так во всём. Что бы он ни делал, как бы ни сдерживался – всё слишком. Он меня подавляет, гнёт, как медный гвоздь под прессом. Я его боюсь даже сильнее, чем меня к нему тянет.

– Не вздумай отстёгиваться! – орёт Мир, заметив, что я дёргаю ремень безопасности.

– Мы же почти доехали! – огрызаюсь, глядя на маячащий в зеркале заднего вида серебристый капот.

Боже, мне нужно скорее на воздух, туда, где ноги будут прочно стоять на земле. Я не могу больше падать. Не выдерживаю.

Мир обжигает меня странным взглядом и, чертыхнувшись, высовывает в окно руку с оттопыренным средним пальцем.

– Выкуси, Шума-а-ахер!

В ушах звенит его смех, на глаза набегают слёзы облегчения... Взгляд на спидометр – сто шестьдесят. Мир плавно сбрасывает скорость, но всё ещё недостаточно, чтобы затормозить...

Я не понимаю, как это происходит – вот мы приближаемся к месту, где Арбатов парковал машину, а в следующий момент уже едем по пустой трассе, на всех парах отдаляясь от восторженно гудящей толпы. От Димы...

О лобовое стекло разбиваются первые капли дождя.

Мир

– Арбатов, ты спятил?!

В вопросе почти не слышно вопросительных интонаций. Только ужас и, может быть, осуждение.

– Спятил, – эхом повторяю, буравя глазами сверкающую от влаги ленту дороги.

Дождь, зараза, никак не может толком разразиться, накручивает нерв за нервом, нагнетает. Бьёт по мозгам тяжёлыми редкими каплями и как часовой механизм отсчитывает удары о лобовое стекло: кап-кап... кап-кап...

До срыва осталось...

Неизвестно.

Всё-таки нужно было оставить включенной музыку.

– Верни меня назад! К нормальным людям, к Диме!

– Чёрта с два, – улыбаюсь закуривая. Не хочу её пугать, но мой натянутый оскал, похоже, производит обратный эффект. Маша вжимается в спинку кресла.

Дима. Имя друга бьёт наотмашь. Никотин ядовитыми спорами прожигает лёгкие, не прижигая укусов совести. Сигарета кончается на четвёртой затяжке и мне снова нечем занять нервные пальцы. Принимаюсь стучать по оплётке руля, в такт каплям: пам-пам... пам-пам...

Пока держусь.

Ему с Машей хорошо. На месяц, на всю жизнь – какая мне на хрен разница? Честно – никакой. А вот то, что мне без неё плохо – факт. Раньше я не замечал за собой эгоизма, но то было раньше, до этой дикой неразберихи в голове.

Достаю из кармана разрывающийся хитом Нирваны телефон, от силы пару секунд разглядываю снимок довольного Димки на входящем, и решительно сбрасываю вызов. Под Машкино тихое: "Придурок", отключаю девайс к едрене фене. Её правда, я явно не в ладах с башкой.

Положение дрянь. Дима чётко обозначил свою территорию. Он может сколько угодно и кого угодно иметь за её пределами. Меня это трогать не должно. Он – друг. Его женщина неприкосновенна, и только поэтому, будь в моей крови меньше адреналина, я бы спустил всё на тормозах, как с переменным успехом делал это последнее время. Не нужно было дразнить себя этой гонкой. Хотел ведь совсем немного, всего пару минут, провести с Машей наедине. Только она и я в темноте тесного салона. Эмоции, дыхание, пульс на пределе – почти что секс. Хоть какая-то альтернатива запретным фантазиям. Весь вечер мышцы ломило, так хотел её губы, и кожу гладкую под нажимом своих ладоней. Не только колено, а выше, теснее, и чтоб до стонов, до криков.