«ВСЁ, ЧТО САМ СЕБЕ ОТВЕТИЛ»

«Писательство – это призвание, от которого не уйти,

и тот, у кого оно есть, должен писать,

потому что только так он сможет одолеть

головную боль и скверное пищеварение».

Габриэль Гарсия Маркес

От книги «Холодный горизонт» Гилберт пришел в ужас.

В самолёте, по дороге в США, он прочитал её несколько раз. Сначала ознакомительно, целиком. Потом подчёркивая реплики и описания персонажа, на которого летел прослушиваться. Хотя тут же понял, что роли этой ему не получить никогда в жизни. Не вышел ни лицом, ни статью для «неземной грации» или «тела, как у мраморного Давида». Ха, да он скорее был полной противоположностью этого сказочно красивого, сказочно ловкого, не в меру самоуверенного парня, от взгляда которого девчонки складывались в хорошо организованные штабеля. Единственное, что Гилберт нашел в нём своего, было унылое занудство.

Да и во всем остальном книга оказалась отвратительной. Гилберт ясно увидел все её недостатки. Затянутая, бессобытийная исповедь закомплексованной девчонки. От повторяющихся по сто раз слащавых подробностей ломило зубы. От описания добродетелей главного героя главе к третьей начинало беспощадно тошнить. Из-за примитивного нелогичного сюжета в конце каждого эпизода охватывало непреодолимое желание выбросить книжонку из иллюминатора.

После второго прочтения, убедившись, что роли ему не видать, Гилберт смирился и даже похвалил себя за то, что не собрался прочитать этот бред до отъезда. Иначе точно бы не заставил себя поднять задницу и уехать из Лондона.

А потом взял ручку и стал пытаться исправлять этот текст.

Он же умел, он же научился этому когда-то; он же знал и раньше простой интуицией чувствовал, как именно должен идти вперед сюжет, как правильно выстраивать диалоги, выгодней подавать детали. Где были длинноты, он убирал их, заменяя пустые многословные страницы двумя чеканными, чётко сформулированными фразами. Где слащавость зашкаливала до абсурда, придумывал краткую саркастичную характеристику, развивающую образ вглубь. На последней странице, оставленной издательством «для заметок», набросал альтернативный сюжет, где каждый персонаж действовал в соответствии с неразвитым в книге конфликтом. Получилось, правда, грустно: влюбленные с мукой расставались в финале, а половину героев ждал безвременный печальный конец. Потому что счастливое завершение истории и так уже было написано, и Гилберт не верил в возможность такого полного, совершенно сериального хеппи-энда, которого дожидался каждый герой. Ну серьёзно – ну не бывает.

В приступе острой надежды Гилберт спешно открыл компьютер. Уже много месяцев он не мог связать ни строчки, и сейчас ощущение ёмких фраз и нужных слов показалось желанным, как кажется быстрый бег сломавшему ногу. Он же умел это, мучительно ныла внутренняя пустота. Он же делал это когда-то, когда-то совсем давно; ведь ему не приснились те ночи, когда до рассвета он сидел за компьютером, складывая из нужных фраз правильные тексты.

Но слова не слушались его, разбегаясь врассыпную под его пальцами. Единственно верное, что он мог сделать для своего текста, это нажать на кнопку удаления его с лица земли. Как будто он, как в детстве, пытался вылепить снеговика из пушистого неплотного снега – но любая фигура рассыпалась, превращаясь в снежную пыль, и он морозил себе кончики пальцев и плакал, опуская руки.

Как бы то ни было, поворачивать самолёт назад было нельзя – да Гилберт и не хотел назад. Иллюзия начала новой жизни несла в себе нечто утешительное. Он не был так молод и наивен, чтобы не знать, что от себя не убежишь, и надеяться, что перемена мест сама по себе сможет залечить прошлые раны. Но, по крайней мере, было по-прежнему интересно узнавать что-то новое, и нового было много. Как человек, впервые вышедший на улицу после долгой болезни, Гилберт жадно ловил впечатления от незнакомого, совсем чужого города, от улыбающихся странной улыбкой людей со смешным акцентом, от глупого, неправильного ощущения, что, приняв решение убежать от старого, он каким-то образом сможет хоть чуть-чуть привести в порядок свою сбившуюся с рельс жизнь.

Его агент времени не терял и послал на кастинг в многообещающий проект чуть ли не всех своих подопечных. Гилберт вовсе не был избранным – по крайней мере, таких избранных, отобранных после первого этапа лондонского прослушивания, их был добрый десяток. Им всем сняли в агентстве большую, светлую, по-настоящему американскую квартиру; Гилберт шутил, что попал в Зазеркалье, не иначе. Вместо сырого полутёмного крысятничка он оказался в роскошной спальне с окном во всю стену и с кроватью, которая по квадратным метрам превышала всю его прежнюю комнату. Вместо невысокого, уже лысоватого Стивена, похожего на пожилого хоббита, и их вечно небритых похмельных друзей теперь его окружали победители конкурса «самый видный мужчина мира». Это было как неожиданно оказаться в сериале, где несколько роскошных главных героев вместе поселились в шикарной квартире неподалеку от Голливуда и ждут, когда же начнется их блестящая карьера. Гилберт даже подумал, что, если бы это случилось раньше, он бы написал сценарий. О том, как пятеро, например, красавчиков завоевывают Фабрику грёз. Главным в этом сценарии был комедийный элемент, завязанный на шестом герое – незадачливом увальне с вечно развязанными шнурками, который волочится за своими роскошными друзьями и постоянно попадает в идиотские ситуации.

Гилберт ненавидел завязывать шнурки. Они всё время развязывались обратно.

В принципе, он даже не был уверен, что ему стоит идти на кастинг. Была охота позориться на весь свет. Он разве что ростом не уступал остальным членам этой британской секс-команды. Его типаж терялся среди остальных – затмевали шикарные брюнеты, накачанные блондины, умопомрачительный гибкий юноша с золотыми кудрями и глазами цвета морской волны. Гилберт впервые видел такой цвет глаз и довольно внимательно его разглядывал, о чём впоследствии пожалел. Ясноглазый Аполлон воспринял интерес Гилберта весьма однозначно и не раз намекал на желание познакомиться с ним поближе – к интересу со стороны женского пола он оказался полностью равнодушным.

Гилберт избегал его, как мог.

Как бы то ни было, на кастинг он пошёл. Их разделили на две части, и в назначенный день он заявился в студию, в основном для того, чтобы посмотреть, как на самом деле проводят кастинги в настоящем Голливуде. Он по-прежнему жадно стремился узнать и попробовать как можно больше; как в детстве, когда только решил, кем хочет стать. Мало ли – вдруг когда-нибудь он всё-таки сможет написать об этом… Или же расскажет кому-то, кто будет моложе и талантливей него, кто не потеряет так же бездарно своей счастливой способности создавать тексты.

Давненько Гилберт не чувствовал себя настолько не в своей тарелке. Всё происходящее казалось ему сюрреалистичным, странным, как если бы он попал на картину Дали. Ночью накануне он почти не спал – часовые пояса хронической бессоннице не помогали, да и мысли лезли одна другой горше. От американской еды снова болел живот, а от волнения сердце стучало где-то в голове, а не там, где ему положено. Гилберт плотно пообедал успокоительными и лекарствами от желудка и на студии сидел, как под кайфом. Волнение с болью таблетки не уняли, а рефлексы притупили здорово.

Сценарий фильма оказался не то чтобы совсем плохим. Наоборот, по оценке Гилберта, им удалось насколько можно завуалировать слишком явные недостатки слабого первоисточника. Он бы, правда, написал лучше, если бы только мог, но ведь он не мог. Почему-то от этого было по-прежнему так обидно, словно проклятая немота тоже болела у него внутри.

Режиссёра Гилберт знал плохо. Брал в прокате пару её фильмов в порядке изучения матчасти, но ни один до конца так и не досмотрел. Засыпал на середине из-за их подчеркнутой бессобытийной гармоничности. Знал только, что фильмов у неё много; что зовут её Маргарет и что она заявила, что будет искать подходящего актёра для сказочного красавчика, «даже если придётся обыскать весь мир». Замечательно; юношеский максимализм давно заставлял Гилберта чувствовать себя прожжённым, умудрённым жизненным опытом циником. Пусть ищет. Ей же хуже.