Вроде как известна была и исполнительница главной женской роли. На неё утвердили восемнадцатилетнюю дочь Авроры Миллер, оскароносной нашумевшей актрисы, чьё имя говорило само за себя и было на устах у всех, кто любил и разбирался в кино. Фильмы с самой Авророй Гилберт мог пересматривать бесконечно, а вот на дочку посмотреть не успел. Достаточно было и того, что она была «дочкой». Как и того, что в один голос с режиссёршей она во всех интервью вопила, что для «Холодного горизонта» они будут искать актёра, пока не найдут идеал. Да хоть обыщитесь, хмыкал Гилберт. Кто вам мешает-то.
Да и кому там нужен идеал, глумился он, пока ожидал своей очереди и старался отвлечься от сонливости и рези в желудке. Роли-то там – счастливо-несчастные влюблённые из второсортной сказочки для самок. Встретятся, влюбятся, пострадают и уйдут в закат. «Дочки» да златокудрого прельстителя с глазами цвета морской волны более чем достаточно. Все школьницы утонут в розовых соплях.
Чем дольше он думал, тем больше его подмывало плюнуть и уйти. Прослушиваться последним из британского секс-парада, где у каждого красавчика было уже фильмов по десять, Гилберт не видел смысла.
Иногда он с интересом думал теперь, что бы с ним стало, если бы он ушёл.
Маргарет была похожа на маму. Это было первым, о чём он подумал, когда вошёл в комнату. Высокая, статная блондинка, она радушно приняла его, как родного, со всех сторон ощупала и посадила пить чай. Ну-ну, подумал Гилберт, если они распивали чаи с каждым претендентом, неудивительно, что его так долго мариновали в ожидании. «Расскажи нам, чем ты занимался вчера», – соловьём заливалась режиссёрша, как будто была психотерапевтом, а не проводила кастинг. Пару месяцев назад мама заставила Гилберта пойти на подобную душеспасительную встречу – он пошёл только для того, чтобы с ней не спорить – и вот там пришлось отвечать на такую же ерунду. «Что ты думаешь о своей жизни?» «Что сможешь привнести в своего героя?» «Какую сцену из сценария тебе хотелось бы сыграть в первую очередь?»…
Гилберт чуть ли не в лицо ей начал смеяться над её вопросами. И отвечал поэтому честно, не боясь. О своей жизни я думаю, что она – борьба. Выражаясь мягко в присутствии дамы. С чуваком этим меня роднит только то, что я так же занудно умею выносить мозг молодым девушкам – только они не валятся к моим ногам, я же не книжный герой. И сцену я хочу сыграть ту, где герои расстаются во имя светлого будущего. Во-первых, там хоть есть, что играть – в остальных эпизодах надо только красиво ходить и махать ресницами. Во-вторых, я согласен, что девчонке будет без него лучше – он невротик и тиран. А в-третьих, это, кажется, единственный сюжетный поворот из всего двухчасового фильма.
– Ты свободен сегодня вечером? – неожиданно спросила Маргарет, когда Гилберт выполнил по её просьбе десятки проб перед камерой, прочитал ей по ролям полилог персонажей на восемь, поделился жизненной философией и предложил самому заварить чай, раз уж у них такое милое чаепитие. – Я хочу, чтобы мы с тобой кое-куда съездили.
У неё были мягкие, странные интонации, когда она звонила кому-то и предупреждала об их приезде. Гилберт был слегка разочарован: надеялся отправиться в шикарную квартиру и наконец разлечься на кровати размером с космодром.
– Я хочу, чтобы ты познакомился с исполнительницей главной роли, – как бы между делом сообщила Маргарет, когда они сели в машину. – Для этого мы должны отправиться ко мне домой. Я обещала, что последнее слово о партнёре останется за ней.
– Вы что, возите к ней всех претендентов?
– Нет. Только тех, кто мне понравился.
– И много таких – тех, кто вам понравился?
– Мало. Поэтому постарайся сосредоточиться.
– Ошизеть, – усмехнулся Гилберт и неожиданно заснул, успокоенный чёткими движениями Маргарет за рулём. Она все время улыбалась, глядя на него в зеркало заднего вида. Или, по крайней мере, так ему казалось сквозь сон.
А вот эта сцена могла бы попасть в сериал, думал он, когда вышагивал по бархатному газону во влажной калифорнийской ночи по направлению к бунгало Маргарет. В темноте уютно, будто в сказочной избушке, светило одно-единственное окно.
На этом этапе Гилберт пожалел, что хотя бы бегло не проглядел фильмографию «дочки», неожиданно обширную, несмотря на её молодость. Не то, чтобы это было очень важно, но ведь сейчас придется знакомиться, а она наверняка окажется заносчивой ухоженной заучкой, которая уже выучила наизусть весь сценарий и под каждую фразу подобрала аллюзию из арт-хаузного кино. Впрочем, могло быть и хуже. Даже больше было шансов, что в фильмы её выбирают по матери, и тексты она не учит из принципа. Тогда это будет избалованная, капризная инфанта, убеждённая, что, если ей захочется, она может изменить сценарий «Ромео и Джульетты» на хеппи-энд.
В общем, к тому, что его ожидало, Гилберт был не готов.
Он-то по наивности ожидал увидеть девочку, подобранную за сходство или хотя бы созвучие с образом, который ей предстояло играть. Героиней была нежная, ведомая, очень верная девушка, которая любила читать в одиночестве книжки и пунцово краснела под мужскими взглядами, а впрочем, и под любыми взглядами вообще. В реальности таких девушек, конечно, не осталось – спасибо, это он уяснил – но по его представлениям, они должны были подобрать хоть отдалённое подобие такого артефакта. Взрослая, спокойная девчонка, умеющая читать между строк и отличать настоящее от фальшивого…Привыкшая думать задом наперед поклонница Джейн Остин…
Во всяком случае, он почему-то не предположил, что впервые полюбившую робкую героиню будет играть жёсткая, зло смотрящая женщина с тёмными глазами, которая исподлобья впивалась в собеседника острым неулыбчивым взглядом, материлась, как сапожник, курила, как паровоз, а ещё была глубоко и несомненно беременна.
Гилберт думал, он прямо там сейчас и хлопнется в обморок. Маргарет ласково, совершенно по-родственному обнимала незнакомку – и как не боялась, что та её укусит – кратко расписывала все встречи сегодняшнего дня и представляла Гилберта, давая ему характеристики, от которых он подумал, что она перепутала и взяла чужое досье.
Ошалело моргая, он по-идиотски переминался с ноги на ногу и всё придумывал, что бы такое сказать, когда острый взгляд вонзился в него, как жало. Рентгену по степени просветки было до этого взгляда далеко.
– Привет, – он попятился, когда «дочка» подошла к нему и без улыбки протянула руку. – Я Бруклин Бридж.
По впивающимся глазам и воинственно выставленному вперед подбородку Гилберт понял: главный кастинг ждал его здесь. Если сейчас он отпустит какую-нибудь шутку, позволит себе улыбнуться или начнёт задавать вопросы, то в лучшем случае эта воинственная дамочка его кастрирует, а в худшем – закопает под бархатным газоном его останки.
– Гилберт Тауэр, – бесстрастно представился он, осторожно пожимая её маленькую аккуратную ладонь. – Лондонский Тауэр.
Холодные глаза несколько секунд внимательно блуждали по его лицу, и он сознательно не отводил взгляда.
– Проходи, Гилберт. Давай попробуем порепетировать.
И это был первый раз, когда они друг друга поняли.
То есть, если бы это был роман, думал Гилберт, то эту сцену он закончил бы именно этой фразой.
Им вдвоём ещё столько предстояло узнать в следующие несколько лет. Они проводили вместе часов по двадцать в день; они спорили, ругались, доказывали друг другу свою правоту и демонстрировали друг другу свои ошибки; они изводили друг друга шутками и ругали за неспособность сосредоточиться. Вдвоём они наблюдали, как необратимо меняется их жизнь, и обсудили друг с другом всё, что в этой жизни знали; они увидели друг друга в любых состояниях и настроениях и научились вести себя так, как эти состояния и настроения предполагали. Они могли друг друга не одобрять или, наоборот, восхищаться; удивлять друг друга или казаться страшно предсказуемыми. Не случилось между ними пока только одного: чтобы они друг друга не поняли.
И если бы это был роман, Гилберт бы написал, что в тот момент такое понимание было, наверное, самой удобной вещью для них обоих. Что они так ждали его, что сначала даже не сумели обрадоваться, обретя.
