Хоросеф ответствовал тем же жестом, но не сопровождал его словами, затем, поднявшись, указал мне на островерхую дверь и пошел к ней.

Последовав за ним, я оказался в довольно большой комнате, в дальнем конце которой было устроено нехитрое ложе, застеленное каким-то тряпьем и мехами. Еще раз поклонившись, Хоросеф повернулся и вышел из комнаты.

Я подошел к лежанке и устало растянулся на вонючем тряпье, пытливо вглядываясь в темноту. Странное оцепенение владело мною, но усталость не дала воспаленному разуму начать очередную цепь умозаключений, а спасительный сон выключил меня.

Я пробудился и вперился взглядом в небольшое, без признаков стекол, окно, сквозь которое просвечивало утро. Тоненькие слабенькие лучики, падая на меховое одеяло, высеребрили темный ворс неведомого зверя; и с пробуждением разума пробудилось и отчаяние – горестная безысходность.

Я встал с лежанки и почувствовал невероятную ломоту во всем теле, вчерашняя пробежка не пошла мне на пользу, – я расправил затекшие мускулы и вышел в общую комнату.

Утренний свет пробивался через узкие зарешеченные окна, придавая вчерашней мрачной столовой человеческий вид. Но на оббитых деревом стенах то тут, то там висели роскошные шкуры зверей с сохранившимися головами. На меня смотрели искусственные застывшие навеки, но не утратившие хищного разреза глаза, а злобные клыкастые пасти, яростно ощерившись, будто еще издавали рык охотника, и грозно выставленные извитые острые рога готовились поднять любого обидчика. На мгновение в отблеске злых глаз я увидел призрак вчерашнего зверя, столь жестоко, дразняще преследовавшего меня по лунному лесу. Я быстро отвел глаза, почувствовав неприятную холодную дрожь вчерашнего ужаса.

Я с безнадежностью плюхнулся на скамью, ни одно из животных не было видено мною раньше, даже на рисунках, – так куда я попал?! И как попал?! Я оказался в другом мире, в другой жизни, выпав из тончайшей паутины мироздания и, летя в дыру, зацепился за обломок чужой реальности, частью которой сейчас сам и стал. В какой ужас приводили тогда эти мысли, но теперь, с высоты прожитого и пережитого, я больше не смотрю на мир удрученно, я научился оценивать его по-другому, но тогда… тогда я жил в двух мирах, не понимая, что когда-нибудь они разорвут меня, так и не сумев ужиться вместе. Я с горечью и сожалением вспоминал о любимых людях, чего бы я тогда не отдал за теплые руки мамы, за дерзкий блеск Маринкиных глаз и поцелуи Лены, и весь обычный, столь надоевший нищий русский мир. Должен же быть способ выбраться отсюда!

Тихий шорох за занавеской отвлек меня от горестных мыслей и заставил прислушаться к хихиканью и легкомысленной болтовне.

– Нет, ты видела его? Ну Фелетина, ну не упирайся, расскажи мне, – горячо шептал сладкий женский голосок.

– Да отстань ты шальная, пристала, хуже демона! – притворно сердясь, небрежно отвечала вчерашняя ведьма.

– Ну Фелетина, ну пожалуйста, ну расскажи! – не отставала любопытная собеседница.

– Ладно, слушай, – смягчилась, наконец, Фелетина. – Выскочила я вчера ночью, после полуночи уже, на двор, и такой воздух свежий был, что я решила минуточку посидеть на улице, да и задумалась, ну ты знаешь о чем. Вдруг слышу: вроде кто-то дышит, поднимаю голову и вижу: стоит неземной какой-то, весь ободранный, глаза страшные, блестят; я от страха не помню, как домой забежала, благо Хоросеф еще не спал. Я так напугалась, что и говорить не могла, да он и не расспрашивал особо. Потом смотрю – заходят вместе, а он как давай такие странные вещи говорить, что мужа моего чуть в могилу со страху не свел. Вот такой он.

Собеседница пораженно молчала, но вскоре опять затараторила:

– Ну расскажи, расскажи, Фелетина, он красивый, да?! – не унималась она.

– Вот чумная! – возмущенно воскликнула Фелетина, а затем, понизив голос, сказала. – Я таких красавцев сроду не видала, и красота эта какая-то неземная, демоническая. Высокий, статный, силой дышит, волосы у него такие белые, как флип, из которого платья Великой Кике шьют, а глаза бесовские, серые, как металл, так и режут, так и режут…

За занавеской раздались восхищенные вздохи и охи; я усмехнулся.

– А как ты думаешь, кто он такой? – жадно спросила болтливая собеседница Фелетины. – Он ничего не говорил?

– Говорил чего-то там, но я ничего не поняла, имя у него какое-то странное – Андрэ. Вчера он разное рассказывал и очень путано, думаю, сегодня Хоросеф учинит ему расспрос, надо же знать, кого мы приютили…

Эти слова заставили меня серьезно задуматься, нужно было как-то объяснить хозяину деревни, кто я такой. Но не мог же я сказать, что пришел из параллельного или перпендикулярного мира, очутился в лесу, и, совершенно обезумевший от вселенской прогулки оказался перед дверью его дома, да и вряд ли люди, вешающие на стену шкуры зверей, живущие при таком небогатом и простеньком убранстве, преклоняющиеся какому-то Беристеру, способны будут это понять. Нет, я решил придерживаться ранее взятой линии поведения – буду странником, но вот загвоздка, откуда мне знать, как здесь относятся к странникам, вдруг их гоняют, похуже чумных. Ох, ладно, буду что-нибудь выдумывать, а заодно и осмотрюсь немного.

Но осмотреться мне не дали: дверь отворилась и, загромождая весь проход, в комнату ввалился огромный звероподобный Хоросеф. Только теперь, при ярком солнечном свете, мне удалось как следует рассмотреть хозяина деревни.

А вид у него был весьма примечательный: росту он был значительного, в толщину необъятный, с большой, заросшей волосами головой. Из волос, усов и бороды выглядывали лишь злые маленькие глазки и длинный любопытный нос. Одежда была под стать его богатырскому сложению (и если бы не чуждость, как странно бы он напоминал мне Пескова). Облачен он был в белую рубашку, слишком простого покроя, светло-зеленые штаны из грубой ткани, неряшливо заправленные в кожаные сапоги. Поверх рубашки был накинут кафтан – не кафтан, но что-то похожее, с широкими рукавами, украшенными замысловатой вышивкой, спереди он завязывался небольшими кожаными ленточками, которые сейчас висели, предоставляя осмотру огромный торс, облаченный в рубаху.

Он оценил обстановку и, слегка поклонившись мне с обычным приложением руки к груди, крикнул за занавеску:

– Фелетина, подавай завтрак!

Я столь же изысканным поклоном засвидетельствовал почтение хозяину деревни, чем заслужил одобрительный кивок.

– Доброе утро! – сказал я.

– Для кого доброе, а для кого и не очень, – ответил Хоросеф, нахмурившись, и от его слов мне стало как-то неспокойно.

Он сел на лавку напротив меня и с напряженным видом стал ожидать завтрак.

Минуты через три занавеска раздвинулась и оттуда вышли две девушки, неся на подносах различные блюда, – одна Фелетина, другая, весьма на нее похожая, но с дерзкими и соблазнительными черными глазами. Фелетина, увидев меня, залилась густой краской, а ее собеседница буквально пожирала меня глазами.

Передо мной поставили три миски и высокий металлический кубок с простенькой гравировкой. Девушки сели по обе стороны от Хоросефа, сам же хозяин налил в кубки какое-то светло-желтое питье из вместительной пузатой бутыли.

На первое было варево – вроде похлебки, – но без всего, просто бульон. Повторяя все за Хоросефом, я взял в руки миску и начал пить. Видимо, это был какой-то мясной отвар со специями, так как суп имел пряный вкус. Когда с первым было покончено, Хоросеф взял в руки кубок и спросил меня:

– Как вам спалось, господин?

– Спасибо, очень хорошо, – осторожно ответил я, поднимая кубок.

Хоросеф отпил немного и, видя мою нерешительность, предложил мне жестом сделать то же самое. Удостоверившись, что питье имеет приятный вкус, я выпил.

– Как вам нравится наше хлипсбе? – спросил Хоросеф с ласковой улыбкой.

Я не стал вникать в значение этого слова и дипломатично ответил:

– Весьма изысканный вкус.

В уголках глаз Хоросефа замелькали добродушные морщинки, и он, принимаясь за второе, сказал: