Как и о чем воительница договорилась с порубежной стражей, платила или нет, Вожников так и не понял. Однако после долгой ругани обоз двинулся дальше, отдельного интереса к слугам и возкам рыцаря таможенники не проявили – Егору же ничего больше от покровительницы и не требовалось.

Разговор о судьбе воительницы продолжился вечером, за ужином на постоялом дворе:

– Может быть, стоит просить милости не у родителей, а у короля, шевалье Изабелла? – предложил Вожников. – Рассказ о любви и приключениях наверняка вызовет при дворе большой интерес. Особенно у женской части общества. Они заступятся за тебя перед королем, король прикажет восстановить тебя в звании и владениях…

– Это сумасшедший-то Карл?! – громко расхохоталась воительница. – Кто его станет слушать? Тем более в герцогском доме Бретань!

– А разве французский король в Бретани не король? – искренне удивился Егор.

– Ну, вассальную клятву мы приносим, – неуверенно ответила шевалье Изабелла. – За графство Монфор-л’Амори… Но не более того! Королевской власти не хватает даже на то, чтобы остановить усобицы, что постоянно случаются меж домами Анжу и Арманьяками, Бурбонами и Бретонцами, Аласонцами и Фуа17! А уж принудить кого-то поделиться землями он и вовсе не в силах!

– А почему «сумасшедший»?

– Потому что такой и есть, – охотно просветила его женщина. – Двадцать лет тому на охоте Карл вдруг схватился за меч и принялся рубить всех окружающих. Убил графа де Полиньяка, нескольких слуг, пытался заколоть собственного брата. Поначалу свита растерялась, но потом его связали. Через день он очнулся и не помнил ничего из случившегося. Потом приступы повторялись еще несколько раз, и Франции пришлось с этим смириться. Король построил особый замок, в котором его запирают во время дней сумасшествия, на эти дни назначается регент, его приказы не исполняются… Полагаешь, герцог Бретани станет слушать подобного советчика? Его даже чернь не признает! В прошлом году, например, мясники ворвались в его парижский дворец, зарезали Людовика Гиеньского и перебили его друзей. Арманьяки уже десять лет открыто воюют с бургиньонами, погибшие исчисляются тысячами. Герцог Бургундский Жан Бесстрашный убил даже брата короля Людовика Орлеанского! Он осадил Париж, завоевал право опекунства над дофином! Арманьяки, проигрывая в войне, заключили союз с англичанами, обещая им поддержку в завоевании Франции, лишь бы те усмирили Бургундию. Впрочем, мои родичи тоже заключили с англичанами точно такой же уговор, но в обмен на истребление арманьяков… А ты говоришь: пожаловаться королю. Мышке серой жаловаться – и то больше толку выйдет!

– Воистину, трудно себе такое представить! – согласился Егор, лихорадочно соображая.

Безумие французского короля – хороший повод для его низложения. Издать папскую буллу, сослаться на проклятие небес, поручить покровительство над безвластными землями ему, императору… И вуаля, вполне законный повод для аннексии! Вряд ли папа Мартин посмеет противоречить своему главному спонсору. Самое большее – пожелает получить для Святого престола долю в разбое. Учитывая то, что во Франции царит разброд, подлость, измена и прочая демократия – никакого серьезного сопротивления можно не ожидать.

– Как много интересного удалось услышать в первые же дни! – поднял кружку с вином Егор. – Пожалуй, одно только это известие стоило моей поездки. Хочу выпить за твое здоровье, шевалье Изабелла из знатного дома Бретань! История твоей жизни достойна воспевания трубадурами, твое упорство сделает честь любому воину, а твоя красота способна затмить собой самый прекрасный цветок! Прими мое восхищение!

– Благодарю тебя, ученый путник, – улыбнулась женщина. – Я принимаю твой тост. Ты интересный собеседник и симпатичный мужчина.

Пожалуй, не будь ты простолюдином, я присмотрелась бы к тебе внимательнее.

– Такие слова дорогого стоят, – признал Егор. – Они большая честь для меня. Но, увы, изменить своего происхождения никто не в силах…

– Не так нужно с женщинами беседу вести, мой господин, не так, – вечером в темной светелке попытался научить его Пересвет. – В ушах у них вся страсть и в ушах весь разум. И превыше прочего всего они красоту свою ценят. Посему почаще и поболее их хвалить надобно, да не просто в общем, а за каждую бровку, каждый волос, каждый зубик в отдельности. Тогда речи выйдут длинные и подробные, а чем длиннее речи тянутся, тем сильнее они млеют и душой своей раскрываются…

– Заткнись и вспомни, что тебе поручено, паршивец, – осадил его Вожников.

– Я все исполняю в точности! – громко ответил тот. – И сообщения оставляю при меняльных лавках, и за дорогами слежу, каженный день гоняюсь. Нет пока никого, не догнали.

– Да, видно, оторвались мы изрядно, – сказал Егор. – Ну да ничего. Они верхом, мы с обозом. Дней через пять-шесть должны нагнать.

– Но ты все-таки попробуй, мой господин. Скажи девице этой, сколь ярко горят волосы ее, ровно огонь. Про зубы-жемчужины хорошо действует, а коли ушки, нос, подбородок хвалишь, то про тонкие изящные линии сказывать надобно. Брови гнутые, соболиные, бывают, али крыльями птичьими смотрятся, глаза бездонные, озерные, али в цвет чего придумать надобно, нос…

– Кто это тебя на речи такие науськал? – не выдержал Вожников.

– Дядька, царствие ему небесное. Он и из княжества увез, когда татары в последний раз грабили, и в Рязани укрыл, пока не улеглось. А как ясно стало, что некуда возвертаться, в Новгород, к твоему двору доставил, – вспомнил свою недолгую биографию Пересвет. – Он и научил, как женщинам нравиться. Сказывал, коли воином стану, то мечом хлеб и землю себе добуду, а пока малой – токмо на бабью жалость надеяться и выходит. Окромя уроков его и родовитости княжеской, у меня ведь нет ничего. А родовитость на хлеб не намажешь.

– Помню, помню, – остановил его исповедь Егор. – Сирота. Вас с Изабеллой послушать – так нету хуже долюшки, нежели дворянином родиться.

– Это кому какая судьба выпадет, господин, – не стал прибедняться княжич. – Может статься, меч и отвага из небытия вытащат, а может выйти, что кроме бабьей милости иного успеха и не найти. Ты попробуй, княже. Дядька мой гуляка был известный, никто пред ласками его устоять не мог.

– Отстань. Я человек женатый, мне все эти глупости ни к чему.

– Так я ничего не скажу!

– Ты о чем?

– Дык, княгиня великая, супруга твоя, поручила мне следить, не пойдешь ли ты по бабам гулять, как из-под опеки ее вырвешься. Велела чуть что сразу доносить, а опосля отчитаться о походе в подробностях.

– Вот зараза! – в сердцах вырвалось у Егора. – Я у нее под опекой, выходит? А ты заткнись, шельмец! Не твоего ума заботы великокняжеские обсуждать. Исполняй, чего велено, да помалкивай!

Дорога к Валансу заняла у путников три дня, оставив у Вожникова тяжелое впечатление. Каждые три-четыре версты им встречались брошенные дома с провалившимися крышами, поваленными заборами, пустыми сараями18. Заснеженные поля стояли непривычно ровными и пустыми – Егор давно привык к стогам, что на Руси неизменно возвышались на любой достаточно широкой прогалине, их отсутствие резало путнику глаз. Поэтому князь не особо удивился, когда в долине между холмами, куда свернула шевалье Изабелла, вместо богатой натопленной усадьбы их встретили обгоревшие развалины.

Женщина, спешившись, постояла между остатками стен, перекрестилась. Достала из возка тяжелый полуторный меч, подошла с ним к колодцу в центре двора.

– Прости, Рамир, что не смогла передать твой клинок семье, – склонила она голову. – Ты видишь, я честно старалась исполнить твою волю. Но некому… Однако слова своего рыцарского не нарушу. Обещала доставить твой меч в отчий дом, и теперь он здесь. Здесь и останется. А дабы не осквернили его поганые руки недостойных чужаков…

Изабелла вытянула клинок на обеих ладонях над колодцем, резко развела руки. Полированная сталь коротко сверкнула на зимнем солнце, через миг послышался громкий всплеск.