Бросив поводья коня, Тимофей (так уж он приказал себя величать, хоть и был таким же Тимофеем, как Одноглазый Карп – веселой девицею) обернулся:

– Наших в городе еще не всех повязали? Ондрей жив?

– Жив Ондрей, – с готовностью покивал кабатчик. – Здесь, недалеко, и живет, у вдовицы одной, на Нутной.

– Гонца пошли, – по-хозяйски распорядился гость. – Быстро!

– Спроворим… – Карп ненадолго замешкался и уточнил: – Еще кого звать?

Тимофей отмахнулся:

– Пока одного Ондрея хватит, а там поглядим.

– А что говорить, коли спросит – мол, кто зовет? Так и сказать – Тимофей?

– Пусть скажут – тот зовет, кто деньгу платит, – склоняясь под низкой балкою, усмехнулся визитер.

Главный заводила новгородского бунта Ондрей – сутулый, с белым красивым лицом и нехорошими цыганистыми глазами – ждать себя долго не заставил, явился вскорости – да и не долго тут было идти, с Нутной-то, тем более не по грязище – по мостовой. Прибежал скоренько, постолами по плашкам дубовым прогрохотал, в корчму войдя, поклонился:

– Здравы, гостюшки, будьте!

– И тебе того ж, – Тимофей, кивнув на накрытый стол, хохотнул. – Садись вон, на лавку. Ишь ты – Ондрей. Хорошее имечко – тебе идет.

– Вам, господин, свое – тоже.

– Ладно, – посмеявшись, белесый махнул рукой. – Некогда в похвалах рассыпаться. Гляжу – утихло тут все у вас.

– Сам Симеон-владыко всех уговаривал, – Ондрей виновато понурился. – Крестным ходом шли.

– Видать, серебришка ты пожалел, Ондрюша, – нехорошо прищурился Тимофей. – Что, я мало прислал?

Бунтовщик неожиданно вскинулся:

– Да так и есть! Мало!

– Мало, так будет больше, – спокойно покивал гость. – Будут деньги, и оружие тоже будет, быть может – уже вот-вот.

– Дак времечко-то упущено! – Ондрей, похоже, разошелся уже не на шутку – приехал, мол, черт, наезжает… а денег не дает! – Раньше надо было, раньше…

– Что, так-так все по норам и сидят. Людей верных нет? Всех похватали?

– Да не всех. Из наших – никого почти что. И Епифан, и верный Фриц, и еще кое-кто – их только свистни!

– Ну вот! – пригладив бородку, хрипло расхохотался Тимофей. – А ты причитаешь.

– Я причитаю, что денег нет!

– Говорят тебе – будут! Все будет. А пока вот, возьми…

Сунув руку в кошель, белесый бросил на стол несколько аппетитно блеснувших кружочков:

– Что смотришь? Это дукаты, золото. Пока – на первое время. Людей своих верных поддержи.

– Вот это – другое дело! – мятежник ловко сгреб золотые в ладонь. – Теперь приказывай, господин. Что делать надобно?

Тимофей хищно осклабился:

– Первым делом – с княгиней вопрос решить. Пока князь не вернулся. Она ведь за городом сейчас, с детьми вместе?

– Там. В монастыре Михайловском.

– Ну вот! А мы здесь сидим… Ладно, к обеду людям своим верным обскажешь… А пока – о золоте слушай…

Небо уже совсем заволокли низкие серые тучи, скрылось ласковое солнышко, закапал дождь, все сильнее и сильнее. Спавший в крапиве питух пробудился, уселся, помотал забубенной башкой осоловело.

Поднял к небу пропитое лицо, жадно ловя ртом тяжелые дождевые капли. Услыхав доносящийся их оконца корчмы разговор, подкрался поближе, прислушался… хмыкнул.

В Михайловской обители, что за городом, за болотами, за лесами, сидела в мирской горнице великая княгиня Елена. Матушка игуменья только что приходила, утешала, молилась за княгинюшку, за мужа ее, великого князя, за детушек малых. Елена тоже вместе с ней помолилась, теперь вот сидела, грустила… о судьбе своей думала. Правда, грустила недолго, натура не такая была, действий требовала! Чуть посидев, заходила княгиня по горнице, нервно руки с кольцами драгоценными потирая. Гонец, верный Феофан-стольник, вчера еще был в Новгород послан – разузнать в точности, что там да как? Может, подавили мятеж-то? Да ведь и великий князь с войском вот-вот вернуться должен. Эх, кабы не дети малые – никуда б Еленка не поехала, ни в какую обитель не подалась бы! Сама б бунтовщиков прищучила, утопила б в крови мужиков сиволапых – мало не показалось бы! Ничего… чай, не первый бунт, не последний – справится князь… или посадники, да владыко Симеон, да тысяцкие уже справились. Тогда и возвратиться можно – любимого мужа встречать, а по возвращению – правеж учинить великий! Чтоб кровушкой умылись тати, мятежники чертовы!

Эх, скорей бы! Скорей. И что там Феофан медлит? Чай, не утонул ли в болоте – с него ведь станется, не воин, да. Ах, кабы не дети!

Не нравилось княгине в монастыре – кабы жизнь сложилась не так, сама б была инокиней. Как Софья… Софья Витовтовна, бывшая князя московского Василья жена… змея подколодная, чтоб ей ни дна, ни покрышки!

О-ох…

Потянувшись, Елена подошла к дверям, отворила, заглянув в гостевую опочивальню, верную Акулину-портниху, с ней в монастырь увязавшуюся, спросила шепотом:

– Как детушки?

– Спят, солнце наше. Вчера наигралися, утомились.

– Ну пусть спят, сколь хотят, что тут еще делать-то?

В последние дня три почти непроглядно шли дожди, и низкое, затянутое сизыми тучами небо навевало такую тоску, что хоть вой волком. Надоело здесь молодой княгинюшке хуже горькой редьки: хотелось уже хоть какой-то определенности, в Новгород хотелось, а еще хотелось – жаркой мужской ласки. Ах, скорей бы супруг любимый вернулся! Уж тогда-то живо все наладится, уж тогда…

Елена вдруг улыбнулась, заиграли на щеках ямочки: а все ж не так и плохо сложилось-то, грех на жизнь жаловаться – из презренной полоняницы в великие княгини прыгнуть! И все – во многом – благодаря ей самой! Кто из Егора – пусть даже и родовитого – вначале заозерского властелина сделал, а потом – и государя всея Руси? Не она, не Елена бы, где бы был сейчас князь Егор? Навряд ли и в Заозерье даже, скорее всего – в Хлынове, набрал бы ватагу ушкуйников да разбойничал бы по Волге-реке, татарские города жег. Атаман был бы знатный, да… Но – никак не князь! Не повстречайся ему Елена – так бы и вышло все.

Загордилась от таких мыслей княгинюшка, плечики расправила, глазками васильковыми заблестела. Вышла во двор – свистнула залихватски, воинов своих созывая:

– А ну-ка, построились! Хватит уже животы наедати!

Дружинники, нрав крутой хозяйки своей зная, живенько во двор повылезали, загремели доспехами, выстроились в шеренгу, молодец к молодцу! Княгиня залюбовалась невольно, да потом хмыкнула – жаль, маловато их. Большую часть войска великий князь с собой в московские земли забрал, часть в Новгороде осталась, и лишь малая – в бега с княгинюшкой подалась. Ну и правильно, что подалась! Семью-то княжескую защищать ведь кому-то надо!

А вообще-то, ждать у моря погоды нечего. Не-че-го!!! Княгиня усмехнулась. Никогда она ничего не ждала, все сама брала, сама добивалась… даже иногда – и ласк любовных у мужа! Нечего и теперь в обители этой сиднем сидеть, Феофана дожидаться. Может, он и правда в болоте утоп – жди тогда до морковкина заговенья.

– Вот что, парни, – Елена покусала губу и решительно махнула рукою. – Собирайтесь-ка в поход – обратно. Посейчас и выходим.

Дружинники – а было-то их всего пара дюжин, зато какие! – весело отсалютовали копьями, саблями и мечами – им тоже здесь, честно говоря, надоело, тем более монашки какие-то несговорчивые попались, косные, нерадостные – ну, разве ж так можно?

Так что хорошо все, славно – в поход так в поход! Инда удальцам мечом помахати…

Затрубила труба, заржали кони, взвилось над дружиною синее знамя… И вот в этот-то, столь красивый и торжественный момент, серой мышкой прошмыгнула от ворот монашка. К великой княгинюшке подбежав, поклонилась низко:

– Там люди оружные у стен. Говорят, что гонцы. Весть от супруга твово, князя великого Георгия, привезли, послание.

– Послание, говоришь? А ну-ка, глянем…

Махнув рукой, Елена позвала за собою десятника да побежала к воротам. На заборол поднявшись, выглянула…

У хлипкого мосточка через протекавший близ монастыря ручей гарцевали на добрых конях всадники числом человек в сто или чуть поболе. Двое из них, спешившись, слонялись у самых ворот, видимо, дожидаясь ответа. Один – краснощекий, мордастый – княгинюшке сразу же не понравился, второй выглядел посимпатичнее – высокий, со светлыми, словно лен, волосами и такой же бородкой.