Никто еще не понял, что для «освобожденных» победителями городов ничего не изменилось. В окрестностях продолжали гулять и веселиться татары, травя посевы, опустошая погреба и тиская пойманных француженок. Они уходили с путей войск и крупных фуражирских отрядов, однако тут же возвращались, едва те скрывались за поворотом, расседлывали коней, пускали их пастись на сочные дворянские луга, обирали персики с дворянских садов, разбивали стоянки в дворянских виноградниках и азартно искали в дворянских усадьбах тайники.
Сервы от наскоков откупались, то пригоняя сарацинам баранов, то старых коров, то принося кувшины с вином – а взамен получая право собирать виноград, груши, яблоки и оливки в хозяйских садах и обещание не травить деревенские поля. Сложившееся положение устраивало и тех, и других. Опытные в набегах татары знали, что ушлые крестьяне умеют так прятать и хлеб, и скот, вино – с собаками найдешь. Проще выменять. Сервы знали, что за кувшин вина или пару баранов получают возможность забить погреба хлебом и сухофруктами под завязку, на пару лет вперед, а вина поставить – на десяток золотых, и еще себе на праздники останется. Хозяева сгинули, барщины нет, талья испарилась в небытие. Чем не жизнь?
За границами этой благодати оставались только французская армия, которой оказалось нечего собирать на прокорм, да города, в которые никто не вез продовольствие. Уж чего-чего – а повозки с товаром мимо татар не проскользнули бы ни при каких обстоятельствах. Равно как не прошли два направленных в Льеж обоза из Пуатье. Ради такого случая степняки даже изменили обычаю и, не считаясь с потерями, открыто напали на полутысячный полк городского ополчения, охранявший телеги с припасами.
Через две недели – поняв, что снабжения не будет, французская армия отправилась обратно до Турени в знаменитый «голодный марш», по пути сожрав от безысходности всех своих лошадей и потеряв за время бесполезных перемещений полтора месяца удобного летнего времени.
В то время как арманьяки наступали на Льеж, английский король Генрих Пятый нещадно ругался в своей палатке, поставленной на взгорке в виду стен Арфлёра. Известие о том, что шотландцы взяли приграничные города на Твиде и развивают наступление вглубь страны, застало его здесь, когда экспедиционный корпус уже обложил главный французский порт правильной осадой: обнеся частоколом со всех сторон, насыпав высокий циркумвалационный40 вал, заполонив гавань своими кораблями, не пропускающими в порт суда с продовольствием…
Возвращаться сейчас – означало пустить прахом все старания, все расходы, потерять весь этот год до конца. К тому же прошло уже две недели осады. Все опытные генералы утверждали, что многолюдный Арфлёр дольше месяца в осаде не выдержит, капитулирует. Значит, победа близка! Снять осаду сейчас стало бы с его стороны верхом глупости!
Оставалось только надеяться на мастерство и храбрость лорда Стен-хопа, лихорадочно собирающего по городам, крепостям и замкам Англии рыцарей, оруженосцев, стрелков и горожан, оголяя местные гарнизоны. Особого выбора у него не имелось – ведь лучшие из лучших, самые храбрые и опытные отбыли вместе со своим сюзереном воевать во Франции. Призывать в ополчение оказалось практически некого.
Генрих Пятый немедленно написал указ, которым позволил лорду Стенхопу по своему усмотрению возводить в рыцарское звание оруженосцев и самых храбрых воинов, поставил подпись, привесил печать и приказал отправить указ в Лондон. Эта простая и малозатратная мера должна была хоть как-то приободрить оставшихся наедине с врагом англичан, повысить их боевой дух. А чтобы запугать французов – приказал отрубить головы всем пленникам и обстреливать Арфлёр этими головами из требушетов. В ответ защитники вывели на стены пленных англичан, порубили и сбросили в ров. Тогда король Генрих велел ловить в округе французских детей и стрелять ими в стены города…
Дальше Егор читать не стал. Обычный солдафонский юмор скучной европейской осадной войны. Вожникова он нисколько не забавлял. Великий князь понимал, что взять Арфлёр штурмом Генриху не по силам. Ров, толстые стены, двадцать шесть башен, тысяча человек гарнизона. Так просто не подступишься. Но вот зачем при этом кидаться друг в друга трупами, головами и детьми, ему, закоренелому азиату, было не понять. Тут требовалось утонченное европейское воспитание, не для средних умов.
Посмотрев на дату, поставленную написавшим письмо храмовником, Егор взялся за перо и бумагу, быстро начертал несколько строк, позвал Федьку:
– Вот, держи. Бери полсотни охраны, дабы у татар соблазну не возникло, и пулей лети к князю Константину Дмитриевичу. Пусть рати свои вниз по Герони, на Бордо поворачивает. Ему в помощь несколько ладей вниз по реке спустятся и бухту со стороны море перекроют, дабы у горожан иллюзий не возникало о помощи с той стороны. Пока доберется, Генрих аккурат гарнизоны английские оттуда отзовет. Так что пусть не спеша земли занимает и накрепко в них садится. Письмо отдашь и на словах повторишь то же самое, чтобы он не сомневался. Понял? Ступай, время дорого.
– Сейчас исполню, – согласно кивнул кравчий. – Вот токмо… Послы аглицкие уж которую неделю безвестно томятся, за войском таскаются, через всех воевод к тебе на свидание просятся. Ныне до того дошли – слугу трактирного прислали, дабы проведал тайно, когда до глаз твоих допущены будут…
– И сколько они тебе отсыпали, чтобы ты их пустил? – усмехнулся Вожников. – Ладно, не пугайся. Честному и преданному слуге мелкие слабости прощаются. Бери письмо, лети стрелой. А англичане… Ну, коли слуга трактирный за них уже хлопочет, тогда ладно, пропусти.
Через миг в палатку забежал пожилой джентльмен в полотняных штанах, такой же рубахе, однако же в наборном поясе с вышитой бисером замшевой сумкой и в бархатном берете с пером. Вожников невольно рассмеялся:
– И давно у нас трактирные слуги носят пояса ценою в половину деревни?
– Я должен просить прощения за сию маленькую хитрость, – сняв берет, раскланялся гость, – однако же охрана ваша столь сурова, что не пропускает в лагерь даже послов с верительными грамотами! Мне пришлось прикинуться простолюдином и заплатить немало золота, дабы предстать пред тобой, великий князь и император! На деле же я есть граф Суррей, посланник короля Генриха, сюзерена Англии и Франции. Мой господин желает знать, с какой целью ты вторгся в его наследные владения, по какому праву и до каких пределов намеревался дойти?
Посол, как обычно, начал с максимальных претензий, дабы потом было что уступать во время торга и переговоров.
– Генрих, Генрих, Генрих… – наморщив лоб, попытался вспомнить Вожников. – Два месяца тому назад мы с папой Мартином стояли молебен за здравие всех европейских монархов, и этого имени в списке не имелось.
– Это потому, великий князь, что король Англии придерживается англиканской веры. Святой престол молебнов за него не возносит.
– Святой престол молится за всех монархов, – удрученно развел руками Вожников. – Если сам папа не упомянул кого-то в своих молитвах, то это не король.
– Генрих есть глава собственной, независимой церкви, которая никак не связана с Римом, – еще раз терпеливо попытался объяснить посланник.
– Боюсь, ты меня не понимаешь, граф, – покачал головой Вожников. – Если я, великий князь Русский и император Священной Римской империи, не знаю какого-то короля, то значит, этого короля не существует в природе. Это фикция, обман, пустой звук. Его нет!
– Ты объявляешь войну Англии? – неуверенно переспросил посланник.
– Невозможно объявить войну тому, чего не существует, – пожал плечами Егор. – Можно разве что прийти и освоить дикие, ничейные земли. Впрочем, я не упрямец и не желаю людям зла. Если окажется, что на этих диких землях кто-то проживает, то он может явиться ко мне, принести клятву верности, указать размер своих владений и число слуг, размеры тягла, которое сможет нести на благо империи, и тогда я, как законный правитель, вполне могу присвоить ему соответствующий титул. Либо подтвердить тот, который он считает справедливым. Ты, как я понимаю, считаешь себя достойным графского титула? Какую службу ты готов нести, дабы подтвердить сие звание?
