– Будет день и будет пища… – Егор допил вино, поставил бутыль на пол, отнес книги географу на стол. – Ладно, пошли собираться.

Их отъезду из Орлеана никто не препятствовал. Стража в воротах в сторону всадников даже не глянула, несмотря даже на то, что среди них были две рыжие женщины в мужской одежде. Воительница сразу перешла на рысь, не жалея лошадей. До Парижа отсюда было всего два длинных перехода. Лошадей за два дня загнать трудно, а потом отдохнут, отдышатся. Посему еще до сумерек маленький отряд въехал в Этамп – городок небольшой, и состоящий по большей части из постоялых дворов. Уж очень место у него оказалось удобное, на полпути между двумя самыми крупными городами Франции. Что ни день – несколько сотен путников на ночлег встают.

Дорогу охранял могучий королевский замок, сложенный из дикого серого камня: круглый донжон высотой с девятиэтажный дом и прямоугольная каменная коробка с бойницами, на которую тот опирался. Ничего красивого, изящного, радующего глаз. Только грубая функциональность: толстые стены и направленные на дорогу бойницы. Остальной же город не имел даже простенькой ограды.

Проехав Этамп до конца и остановившись в трактире на выезде, путники спустились вниз, в таверну, расположились за столами. Как всегда: слуги – отдельно, шевалье, Егор и географ отдельно. Слугам заказали пиво, чечевичную похлебку и буженину. Хозяевам – жирного каплуна.

В ожидании, пока приготовят угощение, путники выпили, закусывая скромным соленым хлебом, поговорили о том, о сем. Таверна тем временем быстро наполнилась посетителями, однообразно требующими пива.

– Странно, одни мужики, – удивилась Изабелла. – И все одеты прилично, ровно у одной портнихи одежу заказывают. Крепкие все, ни старика, ни малого…

Она сглотнула.

Кто-то громко рявкнул, и толпа разом кинулась на путников, опрокидывая на пол, прижимая к доскам, давя массой и выкручивая руки…

«Хорошо хоть задатка за комнаты дать не успел…» – мелькнула в голове Вожникова бессмысленная в своей рациональности мысль.

Ночевали они, естественно, в подвале. Не в замке – там, видать, ввязываться в чужие семейные дрязги побрезговали. Просто в каком-то большом доме у центральной площади. Наверное – в ратуше. Допрашивать пленников никто не стал. Поить и кормить – тоже. Продержали до середины нового дня в неведении, а потом спустившаяся стража схватила по двое под локотки и потащила наружу.

На площади перед ратушей было светло и празднично. В центре стоял эшафот с виселицей на четыре петли, рядом с ним – столб, на высоту в полтора человеческих роста, обложенный вязанками хвороста. Вокруг, в ожидании зрелища, нетерпеливо гудела толпа в две-три сотни человек. А чтобы горожане самовольно не устроили веселья слишком рано, место казни ограждала жидкая цепочка в три десятка стражников в шлемах, кирасах и с алебардами.

Виселица, как понял Егор, предназначалась слугам. Их уцелело у воительницы четверо – вот четыре петли и сделали. Самого Вожникова, сарацина и обеих женщин, с которых сорвали шапки и специально растрепали рыжие волосы, затащили на подставку и привязали за локти спиной к столбу.

– Ну надо же, какие жлобы! – посетовал Егор. – Даже на хворосте жмутся. Не могли, что ли, по отдельному костру для каждого сделать?

– Это единственное, что тебя смущает, друг мой Георгий? – поинтересовался географ.

– Во всем нужно видеть хорошее, мудрый Хафизи Абру. По крайней мере, все обошлось без пыток.

– Ты не устаешь меня удивлять, Егор-бродяга, – нервно рассмеялась шевалье Изабелла. – Твое хладнокровие сделает честь магистру рыцарского ордена. Шутить перед лицом смерти… Для простолюдина в тебе непостижимо много достоинства.

– Просто я боюсь упасть в твоих глазах, прекрасная амазонка. Твои глаза – как бездонные колодцы, твои зубы подобны бесценному жемчугу в коралловом обрамлении. Твои брови – как крылья чайки. Твои волосы подобны пылающему утреннему солнцу.

– Ты как всегда бесподобен в комплиментах, Егор-бродяга… – По голосу было непонятно, смеется воительница или плачет. – Особенно в последнем. Скоро мои волосы полыхнут без всякого солнца. Я видела, как это бывает. Трещат, скукоживаются, прилипают к облысевшей голове и продолжают гореть на ней. Не самое лучшее зрелище.

Народ на площади зашевелился. Егор повернул голову и увидел, что на эшафот поднимается палач: мужик дородный, широкоплечий, с волосатыми руками. Капюшона на голове он не носил. Видимо, профессией гордился. Следом семенил мальчуган в белой полотняной рубахе и таких же штанах, заправленных в какие-то обмотки. Не заработал еще на обувь, подмастерье. На плече малой тащил два факела. Пока еще не запаленных.

Палач осмотрел веревки, проверил петли. Встал за спинами приговоренных. Тем временем сюда же поднялись двое солидных бюргеров в длинных коричневых сюртуках, встали с краю. Скорее всего, они олицетворяли здесь власть и правопорядок. Последним взбежал молодой человек, еще безусый и безбородый, однако уже с золотой цепью на шее, в бархатных штанишках, вельветовой куртке с прорезями, в которых просвечивала атласная подкладка. На голове – синий берет с пером. Он покосился на бюргеров, дождался кивка, развернул длинный свиток и стал пронзительным звонким голосом зачитывать приговор.

– Друг мой, сделай милость, – обратился к Хафизи Абру Вожников. – Переведи, чего он там говорит? Дюже интересно, за что поджарить собираются? Неужели опять из-за этих чертовых монголов?

– Он говорит, что обвиняемые пойманы были в Авиньоне за колдовство и богохульство, но чародейским образом скрылись и повторно были задержаны молитвами клермонского епископа. Однако же ведьма рыжая, именем Изабелла из рода герцогов Бретань, вступила в сношение с дьяволом и вызвала из самого ада демонов жестоких, каковые убили епископа и всех слуг его, и стражу городскую и еще много бед причинили церкви и ее служителям. Сами же колдуны и богохульники опять скрылись… Далее приметы все наши перечисляются, друг мой, и приказ ловить немедля везде, где покажемся… Нет, не просто ловить… Ввиду особой опасности, жесткости и дьявольских способностей Бретанской ведьмы при поимке казнить не медля, пока она снестись с силами адовыми не успела, и демонов сатанинских для спасения своего не вызвала…

Глашатый свернул приговор, упал на колени, а потом лицом вперед на доски эшафота. В его спине мелко подрагивали две длинные стрелы. Потом упал палач, бюргеры, метнувшийся наутек подмастерье. С улиц послышался тяжелый топот, и на площадь вылетели молчаливые воины в вороненых доспехах, с развевающимися за плечами черными плащами. Сверкнули радугой изогнутые клинки, упали вниз, рубя плечи и рассекая головы, покатились по земле сбитые лошадиными тушами тела.

Толпа взвыла в ужасе, плеснула в стороны, словно вода от упавшего в миску камня. Горожане бежали, ничего не видя перед собой и мало соображая, опрокидывая друг друга и стражников у эшафота. Некоторые из воинов попытались оказать сопротивление, встретить демонов на алебарды. Но вне плотного строя шансы на успех пехотинцев были ничтожны. Отводя саблями тяжелые, а потому медленные наконечники от лошадиных морд и боков, всадники просто наезжали на противника конем, опрокидывали и затаптывали.

Через несколько минут площадь опустела. На ней остались только мертвецы и раненые.

Всадники частью разъехались по улицам, а полтора десятка остались, описывая по площади медленные круги. Один из воинов свернул к обложенному хворостом столбу, выдернул боевой топорик, прямо с седла несколькими ударами перерубил веревки.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Вожников, разминая плечи. Спрыгнул вниз, указал на эшафот: – Уважаемый Хафизи Абру, развяжи руки слугам нашей хранительницы. И еще нам нужны лошади.

– Вон, три скакуна у коновязи, – указала в сторону ратуши шевалье, первая побежала вперед. Егор кинулся следом, рядом с нею стал разматывать поводья, и вдруг краем глаза увидел, как распахнулась дверь и из нее выбежал стражник с алебардой, тут же метнул оружие со всего замаха.