Из подслушанного. Послевоенное степное украинское село Лето. Жара. Всё живое алчет воды. Водовозом однорукий дядька. Он войну прошел в авиационном полку на самой низкой технической должности — то ли помогал при столовой, то ли подметал взлетную полосу.

Он должен бочку с водой доставить в поле, где от жары изнывают женщины. Пока едет через село, за стакан водки отливает кому бидон, кому два. В поле прибывает крепко выпивши, воды в бочке на дне. Женщины ругаются, однорукий рискует стать безруким.

Высоко в небе летит самолет, его еле видно, еле слышно. Дядька направляет в небо ухо, прикрыв его уцелевшей ладонью, сокрушенно качает головой, говорит:

— Четвертый цилиндр стучит.

Беда отступает от него.

— Вишь пьяница, а в самолетах хорошо как понимает.

Во все времена знания ценились очень высоко.

Москва. Девяностые годы, появились кафе, так сказать, быстрого реагирования. Высокие стойки-столики, можно стоя, но быстро пообедать.

Лето. В кафе два входа, здание полукругом. Приезжая дама ставит на столик первое, второе, третье, вешает на крючки сумки, идет мыть руки.

Возвращается — ее первое ест какой-то здоровенный негр! Дама пытается объясниться с ним, негр только быстрее начинает работать ложкой. Тогда она придвигает к себе второе и тоже начинает быстро есть. Негр берется за салат, дама подтягивает компот.

Негр недовольно говорит что-то по-негритянски, пятится к выходу. Полуголодная дама преследует его, в глазах скорбь, обида на жизнь, на Москву, на Африку… И тут она видит свои сумки… нетронутые первое, второе, третье.

Но негр уже ушел.

Китай. Шанхай. Конец восьмидесятых.

Надо поменять доллары. Можно в банке, можно у менял. У менял выгоднее. Кто-то из наших меняет. Ему всучают тайваньские юани 1943 года выпуска. Это всё равно, что у нас сейчас в обмен на доллары дать иностранцу керенки.

Обидно — среди дружественных нам китайцев есть жулики. Нечестно. Нехорошо на душе.

Вечером узнаем, что кто-то из наших всучил торговцам трехрублевые купюры (без Ленина), сказав, что это австралийские доллары.

Хорошо. Честно. Око за око.

Везде жулики!

Деревня. Вечер. С Алексеем Григорьевичем, соседом-пастухом, беседуем о болезнях сердца. Он рассказывает.

Осенью возвращаюсь с центральной усадьбы. Осенью, да. Снег уже выпал… по колено. Припозднился я. У деревни у самой в стогу разговаривает кто-то. Женька Попов среди них. Его-то голос я знаю, сосед же. «Чего, — думаю, — такое? То ли драка, то ли выпивают». Я к стогу — голоса потише. Женька только похрюкивает, смеется всегда так. Ход в стогу, я на коленки встал, ползу, говорю: «Ребята, вы чего здесь?» Тишина. Спичку зажег — кабаны лежат, дохлые все — от страха. Инфаркт у всех. Во какая болезнь!.. Еще посмотрел, где Женька. Куда-то он делся.

Через пятнадцать минут ночным рейсом полечу в Минеральные Воды. Есть свободные места.

На трапе высокий молодцеватый майор объясняется со стюардессами и пилотом:

— Завтра у сына день рождения. Живем в Ставрополе. Билетов на Ставрополь нет. Я в Минводах возьму такси и утром буду дома. Разрешите лететь.

Ему разрешили. Весь полет он улыбается — доволен. Ему в ответ тоже все улыбаются, его счастье никому не мешает.

Командир корабля объявляет, что в связи с неблагоприятными погодными условиями посадка будет совершена в аэропорту города Ставрополя.

На майора больно смотреть. Он понимает, что радоваться неприлично, но ничего не может с собой поделать.

В ответ ему уже никто почему-то не улыбается.

О тщеславии. Улица. Встречный прохожий:

— О-о! Трушкин! Ну, надо же! Ну, ты смотри! Вот повезло. Вот ты мне сейчас и скажешь. А больше некому! Только ты. Хороший писатель. Я люблю тебя больше всех. Честно! Не подумай чего. Без корысти говорю. Ты — самый лучший. Только ты мне и ответишь. Скажи, пожалуйста, сколько времени?

— Без двадцати два.

— Спасибо.

И ушел. И больше ни слова.

В одной деревне живет Зина. У нее нет мужа, но есть трое детей. Материально жить трудно, но как-то она перебивается. Женское её одиночество скрашивают то Вовка, то Гёнка.

Зина забеременила в четвертый раз и в хлопотах и заботах опоздала с абортом. Родила четвертого. Жить стало еще труднее.

Вовка и Гёнка от отцовства открещиваются, кивают друг на друга. Зина — в суд. Суд назначил экспертизу. Отцом оказался Гёнка.

— Геннадий, что же ты отнекивался?

— Может, и не я еще. Что они анализ-то… из пальца брали!

Деревня. Лето. Вечер. Я с дочкой и деревенскими ребятами за огородами, варим уху из только что пойманных бреднем карасиков.

К нам с улицы по меже медленно идет Иван Алексеевич. Идет медленно по двум причинам: вообще никогда никуда не спешит и потому, что сейчас сильно выпивши. Подходит.

— Анатолий, извини, я немного того…

— Что?

— Выпивши.

— Незаметно.

— Ка-ак?!

Черт меня дернул, человек пил весь день и вдруг незаметно. От удивления он всплескивает руками, падает навзничь и засыпает.

Хорошо все-таки в деревне летом — пьяные отоспятся и сами придут домой.

Детство. Конечно же, счастливое, несмотря ни на что. А тут еще купили новые черно-бархатные (так казалось) штаны. Они на бретельках и короткие, до колен, и красиво и удобно. Мама наказывает:

— Береги.

Да я и сам не дурак и большой уже — пять лет. Минут десять не сажусь ни на траву, ни на бревна — берегу. И тут Леня Тахтуев позвал к себе, к ним привезли какие-то доски — надо обязательно посмотреть. Осмотр кончается тем, что из штанов на заднице незамеченным гвоздем вырван клок материи. Это — не беда, это — горе горькое.

Хорошо, что в этом мире напротив несчастий стеной стоят друзья. Я оттопыриваю зад, за спиной целая портняжная команда. Стараются. Заверяют:

— Мать даже не заметит.

Домой все-таки не тянет, но голод не тетка. В доме, как назло, все. Мама велит снять штаны, лучше поберечь, не каждый день в них носиться.

Тихонько снимаю… Что такое?.. Трусы тоже ползут вниз. Все попытки неудачны — вместе со штанами почему-то снимаются и трусы. Мама устала ждать, и вот она, кара небесная. Сдергивают с меня штаны и трусы. Позор. Стою перед родней в чем мать родила.

Смех смыл все. И видно же, что ребенок осознал вину, старался не огорчить маму — пришил черные трусы к черным штанам белыми нитками.

Литературный институт имени Горького. Вручение дипломов. По пять в день. В зале комиссия: секретари Союза писателей, профессура, выпускники и их друзья и родственники.