В кругу сослуживцев слышны позвякивания стаканов и приглушенный смех.

СВАХА (подходя к Летописцу) Они и не думают начинать.

Оба направляются к могильщикам.

СВАХА. Как же вам не стыдно, а?! У людей такое горе, люди себя от горя не помнят, а вы пользуетесь!

ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК (встает, пристыженно). Мы сейчас.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК. Сидеть. (Свахе.) Отца хоронишь, а жмешься. Это раз в жизни бывает, это на всю жизнь память, а ты жмешься. Святого уже ничего не осталось, да? (Смотрит в небо.) Ну, до чего вот ты дожалась? (Вытягивает ладонь.) Дождь пошел.

Сваха бежит к Старику, кладет ему на голову целлофановый пакет.

СТАРИК. Никто с горя не затосковал?

СВАХА. Никто.

СТАРИК. Крепятся, вида не показывают. Ты подскажи им, пусть они речи начинают говорить. В речах, Даша, сокровенное сильно должно проступить.

Сваха направляется к компании сослуживцев. Смех прекращается, все идут к Старику, выстраиваются по обе стороны от него, к ногам ставят венок.

ЛЕТОПИСЕЦ. Пожалуйста, кто-нибудь от профкома… от друзей.

На шаг вперед выступает ОРАТОР.

ОРАТОР (тихо). Как его звали?

ЛЕТОПИСЕЦ. Иван Петрович Сидоров.

ОРАТОР. Товарищи, всех нас… и вас постигла тяжелая, невосполнимая утрата. Навсегда ушел от нас… и от вас дорогой, горячо любимый нами… и вами Сидор Петрович Иванов.

Старик открывает удивленные глаза, смотрит на Оратора.

Не хочется верить, что его уже нет среди нас… и вас… и нас, среди живых. Прости, что мы не уберегли тебя. (Смотрит на Старика, в изумлении открывает рот.) Что же?.. Глаза-то что же ему не закрыли?.. Нехорошо как смотрит.

Сваха ладонью проводит по лицу Старика, закрывает ему глаза.

ЛЕТОПИСЕЦ (Оратору). Ничего, ничего, говорите.

ОРАТОР. Бывает, человек жил как не жил. Что сделал?! Кому помог?! Какой след оставил на земле?!. Нет ответа. Не так жил и умер дорогой наш… и ваш Иван Сидорович Петров.

Старик открывает удивленные глаза, таращится на Оратора.

Нет, не так! Шалишь, брат! Сидор Иванович и сегодня как живой стоит перед глазами у всех честных людей. (Смотрит на Старика, замирает.)

Сваха проводит ладонью по лицу Старика.

ЛЕТОПИСЕЦ (Оратору). Ничего, ничего, говорите.

ОРАТОР. Прощай, Сидор Сидорович!

Старик открывает глаза.

Ты еще долго будешь светить нам своим примером. Конечно, ты тоже был не без греха. Но мы все, слава богу, атеисты и в загробную жизнь не верим. Надеюсь, ты меня слышишь. (Смотрит на Старика.)

Старик согласно кивает ему.

(Передергивается, неуверенно.) Надеюсь, ты меня слышишь?

Старик согласно кивает.

(В зал.) Мне больше не наливать. (Отходит.)

ЛЕТОПИСЕЦ. На этом траурный митинг объявляю закрытым.

Все, кроме Свахи, отходят от Старика, вновь собираются в кучу, вновь слышны смех и позвякиванье стаканов.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК (Первому могильщику). Покойников не бойся. Бояться их не надо. Тут все дело в привычке. Вот сейчас иди к нему и привыкай.

ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК. Не могу.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК (снисходительно). Ну, пойдем вместе.

Круг сослуживцев расступается, под хлопки, посвист, притоптывая, входит Первая сослуживица. Поет.

ПЕРВАЯ СОСЛУЖИВИЦА. Я миленка попросила:

«Обними меня, родной».

А миленок отвечает:

«Я сегодня выходной».

ВСЕ. Ух, ты! Эх, ты!

СВАХА. Как же так? Ведь неприлично.

ЛЕТОПИСЕЦ. Лучше не обращать внимания, Дарья Тимофеевна. Ну, что теперь поделаешь. Жизнь есть жизнь.

В круг вступает Вторая сослуживица.

ВТОРАЯ СОСЛУЖИВИЦА: Шила милому штаны,

Вышла рукавица.

Меня милый похвалил:

Ну и мастерица.

ВСЕ. Ух, ты! Эх, ты!

ТРЕТЬЯ СОСЛУЖИВИЦА.

Раньше спросишь: «Как жена?»

Говорят: «Здоровая».

Нынче спросишь: «Как жена?»

Говорит: «Которая?»

ВСЕ. Ух, ты! Эх, ты!

Сваха кидается к Старику.

СВАХА. Ваня, восстань! Восстань, Ваня!

СТАРИК. А если кого кондрашка хватит?

СВАХА. Пусть! Семь бед, один ответ. (Как в гипнотическом сеансе простирает к Старику руки.) Восстань! СТАРИК (в зал). Ну, трепещите все.

СВАХА (повторяет пасс). Восстань!

СТАРИК. Что-то никак не вылезу.

СВАХА. Поторопись, Ваня, не то разойдутся все. СТАРИК. Гвоздем, что ли, гимнастерку прихватили?

СВАХА. Уходят ведь!

Честная компания покидает кладбище.

Что же это, Ваня?

СТАРИК (сквозь слезы). Видишь, как работают? Халтура кругом, гвоздем гимнастерку прихватили. (Последним усилием «вырывает» себя из гроба — сходит с места.)

Все уже ушли. На сцене, кроме него и Свахи, остались только могильщики.

Убитые неудачей, понуро стоят Старик и Сваха. Первый могильщик прячется за спину Второго.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК (подходит к Старику). Твоя могила?

СТАРИК (отрешенно). Моя.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК. Добавишь полета, через пять минут похороним в лучшем виде.

СТАРИК. Добавлю.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК (сочувственно хлопает Старика по плечу). Давно умер?

СТАРИК. Вчера.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК. Ничего, с каждым может случиться. Ну, счастливо тебе. (Обнимает Старика, троекратно целует.)

Могильщики отходят.

А ты боялся. Вот такой покойник!

ПЕРВЫЙ МОГИЛЬЩИК. Он же живой! Только что говорил с вами человеческим голосом.

Второй могильщик пораженный замирает, тупо смотрит перед собой.

Целовались-обнимались с ним.

ВТОРОЙ МОГИЛЬЩИК (сплевывает, вытирает рукавом губы). Живой, мертвый — какая нам разница? Закопаем, и все дела, главное, чтобы деньги шли.

Оба уходят.

СТАРИК. Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки! Лей, дождь как из ведра…

СВАХА. Ты что, Ваня?.. Про что ты?

СТАРИК. Вой, вихрь, вовсю! Жги, молния! Лей, ливень! Вихрь, гром и ливень, вы не дети мне.

СВАХА. Ваня, да что же это с тобой сделалось вдруг? Очнись, Ваня!

СТАРИК (приходит в себя). Что?

СВАХА. Что говорил-то сейчас, помнишь?

СТАРИК (виновато). Не помню. Нашло что-то. А я вот что понял, Даша. Верное дело! Внутри у людей борются личное и общественное. Чистая сила и нечистая. А какая из них чистая, еще пока неизвестно. Отсюда все драки, скандалы и убийства. Но чего они борются-то?.. Им надо сочетаться. Вот и вся разгадка!!. Вот мы с тобой — и об общественном помним и личное не забываем.

СВАХА. Про что мы не забываем?

СТАРИК. Про общественное и личное. (Обнимает ее за талию.)

СВАХА (слабо сопротивляется). Да когда же ты угомонишься?

СТАРИК. Никогда! (Обнимает ее.)

СВАХА. Об общественном и личном на кладбище?

СТАРИК. Везде, Даша! Нужно, чтобы везде и всегда личное и общественное, так сказать, совокуплялись. (Целует Сваху.) Пошли отсюда. (Зрителям.) И вы все идите домой. Здесь больше делать нечего.

Уходят.

Занавес.

Французы известны своей галантностью, итальянцы — музыкальностью, немцы — дисциплиной. Мы известны своим энтузиазмом. Энтузиазм наш имеет взрывной характер, что внешне выглядит необычайно эффектно.

Вспомните хотя бы, как мы гуляем. Еще за день до праздников — тишь, гладь, божья благодать, идет какое-то подспудное накопление сил. И вдруг — взрыв! Огромная волна энтузиазма гуляний со свистопляской с востока, где зарождается день, мощно и неодолимо катит на запад. Она сметает на своем пути все, что человек в состоянии съесть и выпить. За три дня перевыполняют годовой план рестораны, закусочные, столовые… больницы. Много наших сограждан пропадает без вести. Суммарный эффект поражает вялое, неподготовленное воображение иных миров и народов.