Я ему честно говорю:

— Потому, что здесь платят больше.

Он грубо так:

— Иди отсюда, чтобы я тебя и близко не видел. Здесь своих хватает.

— Ну, нет, — говорю, — не на ту напал. Вот из-за того, что у нас везде свои, мы всю сферу обслуживания и запустили. Теперь стыдно иностранцам в глаза смотреть. Какая у них сфера обслуживания и какая у нас?1 Разве можно сравнить?

Он говорит:

— Не хватало еще, чтобы я сравнивал. Меня это не касается.

Я говорю:

— Это всех касается, у кого сердце болит за Родину.

Он аж побагровел весь, схватил меня за плечо и ведет в отделение.

Там дежурный офицер сидит, три звездочки у него, майор, что ли.

— Значит, — говорит, — решили сфере обслуживания помочь?

— Ну а что же, — говорю, — у нас?.. Клиенты часами ждут. Перестраиваться надо. Чем могу, помогу.

Не скажешь же ему, что зависть мучает. Он спрашивает:

— Сюда прийти кто вам посоветовал? Кто вас сюда направил?

Я говорю:

— Кто? Не комсомол же.

Он говорит:

— Да уж я думаю, что не комсомол.

— Сама пришла. И, кстати, — говорю, — на всякий случай для новой работы в комитете комсомола характеристику взяла.

Даю ему характеристику.

Там, что обычно пишут, «легко сходится с людьми… активна… пользуется авторитетом». И в конце «надеемся, что оправдает наше доверие».

Он, наверное, полчаса характеристику в руках вертел, а деваться-то некуда.

— Пройдите, — говорит, — в соседнюю комнату, вас там врач осмотрит.

«Ну, — думаю, — все, устроилась, слава богу! В импорте теперь буду ходить».

Врач осмотрел — здоровая, но направления на работу не дает. Я говорю:

— Как же?.. Мне, может быть, завтра уже выходить в первую смену.

Он молчит и только в дверь пальцем тычет… Вышла. Там журналисты:

— Кто да что?.. Социальная среда… Что читала?.. Не стыдно ли?

Я говорю:

— А что стыдного?.. У нас, кажется, любой труд в почете. Конечно, ваша профессия одна из самых древних в мире, но и мы тоже не лыком шиты.

Они даже писать перестали. А у меня силы уже на исходе. Говорю:

— Ребята, помогите устроиться, я отблагодарю.

Они пятиться начали. Я к ним, они от меня.

«Неужели, — думаю, — ниоткуда я доброго слова не дождусь, неужели правда, что у нас все только по блату?» Так обидно стало, хоть плачь.

И тут соседку вводят. Я не выдержала, говорю:

— За что сражались, если одни живут ни в чем не нуждаются, а другие должны завидовать?

И только тогда… Только тогда! Майор этот, три звездочки, объяснил мне, что у нас «которые живут и ни в чем не нуждаются» — это одно из самых позорных явлений нашей прекрасной действительности и ничего общего оно не имеет со сферой обслуживания, хотя та тоже пока относится к позорным явлениям.

С тех пор я никому не завидую, особенно тем, кто весь в импорте.

Ой, женщины, мне так неудобно перед вами, я такая счастливая!

Знаете, так мало надо для счастья. Правда. Все гоняются — обязательно чтобы он высокий был, чтобы обязательно блондин кучерявый и чтобы глаза большие голубые и чтобы обязательно богатый очень.

Мой — метр шестьдесят… Нет! Это я метр шестьдесят, он по плечо мне — метр пятьдесят. Глаза у него такие… как вам сказать… Пиз не видно совсем. Брюнет… был. Сейчас на голове ничего лишнего нет. Денег, как волос на голове. Ни копейки не дает.

И не надо! Не это главное.

Главное, женщины, — доверие. Все несчастья от недоверия. Он на час опоздал, мы с ума сходим:

— Где был? С кем?

Не выпивал ли? Если да, где взял деньги? С кем выпивал? Не пахнет ли от него духами? Нет ли следов помады?

Сразу черные мысли, аппетит пропадает, бессонница. Утром он на вас смотрит — пугается. А он должен радоваться, как ребенок в день рождения.

Ребенок просыпается в день рождения и находит рядом на постели подарок.

Надо доверять мужчине, тогда он каждое утро будет радоваться вам, как подарку.

Мой, что ни скажет, я верю, поэтому я такая счастливая. Он меня каждое утро находит. Правда.

Мы недавно познакомились. Он сразу сказал:

— Я жениться не могу, я — инопланетянин… Каждую секунду могут послать на другую планету.

Он — водитель НЛО. Двое суток работает, трое отдыхает, два дня в неделю у них санитарные.

Я говорю:

— Что ты оправдываешься?.. Ты — мужчина. Мужчина не должен оправдываться. Я тебе верю. Я верю, что база у вас на дне озера и телефона там нет, неоткуда позвонить. Я не спрашиваю поэтому телефон.

Денег он не дает. Он говорит:

— Нам платят только в нашей валюте. У вас они не в ходу. Наших, пожалуйста, возьми сколько хочешь.

Он не жадный, правда. Сколько раз предлагал. Такие чистые листы бумаги, совсем чистые. Но они их отличают как-то. Он говорит:

— Вот эта — сто рублей, эта — сто тридцать.

У них там тоже рубли. Интересно как!

Они все насквозь видят, они — телепаты. Я иногда начну что-нибудь говорить, он сразу посмотрит так! — я понимаю: не надо говорить… вообще ни слова… надо принести что-нибудь покушать.

Ест много. Он говорит:

— В вашем мясе мало наших элементов.

Им надо много съесть нашего мяса, чтобы наесться. Он не обманывает — так много ест и все равно слабый очень. Конечно, все чужое.

Из нашей пищи в чистом виде им подходит только коньяк. Я верю. Как-то вызвала врача, взяли у него кровь на анализ — ни лейкоцитов, ни кровяных телец — ничего нет, один коньяк.

Пьет каждый день. Говорит:

— Мне за вредность дают, что не на базе живу, а у тебя.

И все равно плохо себя чувствует. Мне помочь ничем по дому не может. А когда ему чуть лучше, тоже не может помочь — ему их религия запрещает помогать.

У них, знаете, такая религия — он должен днем час лежать неподвижно… с закрытыми глазами. Один час в день обязательно! Иначе бог накажет. И чтобы ничего лишнего рядом, только подушка и одеяло.

Такая вера у них. И еще три часа должен провести перед телевизором… каждый день. Я верю. Я вижу, не в передачах дело, потому что он смотрит все подряд.

С ним вообще так интересно! Он все знает, они же обогнали нас в развитии.

Вот он говорит, что мы все несколько жизней живем. Правда. Он очень многих встречает, узнает их по прежней жизни, говорит:

— Я его в гробу видал.

А имена у них сложные. Он сказал:

— По-нашему тебе никогда в жизни не выговорить моего имени, у вас даже букв таких нету. А чтобы по-вашему тебе привычно было, зови меня Борисом Николаевичем.

Обещал с собой взять, познакомить с мамой. Долго разрешения не давали, потом принес «Вечернюю Москву» с портретом Чумака, говорит:

— Держи, это — твоя виза.

Сейчас он улетел по делам, сказал:

— Вернусь, заберу тебя.

Нет, он, правда, с неопознанной тарелки. Ко мне даже участковый приходил, показал фотографии, спросил:

— Никого не узнаете?

Я Бориса Николаевича сразу узнала, но ничего не сказала, он не велел.

Он все наперед знал. Правда. Предупреждал, что участковый придет, научил, что сказать.

Женщины, если не веришь, никакой любви нет.

А если любишь, то и верить не обязательно.

Я еще могу поверить, что инопланетянин, что денег не дают, что вместо крови коньяк. Но что я похожа на Чумака — никогда'

Обманул, конечно, насчет визы.

Женщины милые, все мужчины одинаковые. Но это неважно… если любишь.

(сценка)

Выходят он и она.

ОНА. Товарищи, разрешите собрание считать открытым.

Он аплодирует.

Спасибо. Товарищи! Соревнующееся с нами объединение выполнило план на сто шестьдесят процентов, мы в этом году опять идем на восемьдесят пять процентов. Это досадно, потому что в целом, как мне кажется, наш коллектив сильнее. В чем же дело? Какие есть предложения, пожелания, критические замечания по работе?