Я считаю. Петр виноват!.. Иван тихонько ударил, верно?. А Петр со всей силы… А Иван тихонько… по телевизору-то.

Да тоже ведь — это телевизор, а не морда. Что по ему стучать зазря? Какая спешка вдруг?.. Чуду тебе щас покажут на трех ногах?

Тимофей вон Дубков поспешил… Залез на крышу трубу поправить, а у соседа дачница загорала… лопухом прикрылась.

Он и пополз по крыше, как змей. Что ты, лопуха не видал, твою мать-то?!. Лопух к лопух, Да и под лопухом-то что, ухо, что ли?.. Полз, полз, а крыша кончилась! Это ж не дорога в Москву.

Вообще потом три месяца на баб не смотрел… Еще ведь что, у жены там корыто стояло — внука купать затеялась. Кипятку налила, пошла за холодной… А Тимоха тут и приполз… Ну, грудь, лицо у него не пострадали ничуть, слава богу. Ноги тоже, слава богу, целы, а остальное все… вкрутую.

Так-то вот.

Я считаю… Петр не виноват… И Иван не виноват.

Видишь, как у нас, у русских, получается — никто не виноват, а у всех морды битые… Не слышно, чтобы еще где-то так. Что-то у нас только.

Дал бог соседа мне… Серегу! Ну, не бог, конечно. Бог бы такого не допустил.

А — богатырь! Сила есть, ума не надо… Двоих бог обидел: черепаху и Серегу. Не знаю, за что… черепаху-то.

Серега такой сильный! что у него ума совсем, по-моему, нет. Я не знаю, как он говорить-то выучился! Лет в двадцать, наверное. Нет! В двадцать он запомнил, где лево, где право. Он, это… даже в деньгах путается. Сейчас же много всяких. Ему на рынке одна баба разменяла пятьдесят тысяч… дала шестьдесят бумажек по восемьсот рублей. Там Распутин на деньгах, как на водке. По-моему, это этикетки и были. Серега потом говорит:

— Я вижу, что-то знакомое.

Гос-споди, чего с него возьмешь-то — голова работает, как почта… доходит все на третьи сутки. А еще он и сам никуда не спешит. И жена у него, Нюрка, такая же. Я не знаю, как у них двое-то ребят получилось.

А поженились они знаешь как?.. Сговорились, что она своих родителей приводит к его родителям знакомиться. А Серега час, что ли, перепутал. Ничего страшного, он времена года путает. Короче, он в баню пошел. Своя не работает, он ко мне. А я в бане запор новый сделал — я изобретатель классный — дверь посильнее хлопнешь, запор сам изнутри падает и запирается.

А Серега же влюбленный. Нюрка его знаешь как звала?.. Серунчик. Ничего, да? Нормально. Конечно, он серунчик. А кто еще? А еще же ему надо распариться. Он думает: чем морда краснее, тем красивее. Ему же обязательно надо пару раз в проруби ополоснуться. Царевич, е-к-л-м-н!.. Еруслан.

Он распарился — прикрыл тихонечко дверь… так что баня чуть не развалилась, и в прорубь скорее. Обратно прибегает — закрыто! Не поймет, что к чему, бегает вокруг бани… Ну? В это время Нюрка с родителями заявилась.

Серега-то не знал, он бегает и бегает себе. Потом дошло до него все-таки, что мороз под тридцать градусов. И до дома столько же еще… метров тридцать.

И представляешь, сидят: невеста, мать, отец-батюшка. Вдруг дверь распахивается, жених влетает! богатырь с сосулькой… О-ой! Тещу три дня откачивали.

А я тоже из-за него один раз чуть концы не отдал! У Олюшки с Зеленых холмов брат умер. Какой брат! Так какой-то… седьмая кость от жопы. Ну, мы с Серегой гроб сделали — я же плотник классный. Ага, сделали гроб, положили туда родственника — и в погреб на холодок. Ему хорошо там.

Олюшка в крик:

— На ночь не оставляйте меня, Христа ради, одну с покойником, а то он придет за мной!

Водки выставила. Ну, чего? Мы остались… ради Христа. А жара же! Ночью я подался в погреб, там попрохладнее. И тут дождь как хлынул — с градом, со льдом, с камнями! Я остался в погребе, старичка вытащил на время из гроба, сам лег… и заснул.

Добряк этот, сильные — они же все добрые, как же… утром увидал меня в гробу:

— Леха, Леха! И что ты сделал? На кого ты нас оставил?!

У него же медленно проветривается в чердаке. Потрогал меня — а что? Конечно, я холодный лежу, в погребе всю ночь.

Он погоревал сколько-то. Потом, что думаешь?.. Берет крышку и заколотил на фиг!

Отвезли на кладбище меня, закопали, и все… Хорошо, на поминках быстро всю водку выжрали. Старуха кинулась в погреб за самогоном, смотрит — этот хрен шестьюродный сидит у стенки!.. За ней пришел. Хотела закричать, а язык отнялся, ноги не ворочаются.

Те ждут — нету выпить-то! Кинулись к погребу. Пока разобрались, что к чему, я уже проснулся.

Ага, выспался так хорошо. Думаю: пора вставать. Г)газа даже открыл, смотрю — темно еще… чего-то. И ти-ихо — ни петухов не слыхать, ни собак, никого… как под землей все равно. Ну, лежу, дремлю себе, вспоминаю, чего вчера было: как выпили, как дождь пошел, как я в гроб… лег.

И тут чего-то мне не по себе стало. Тихонько постукал пальцем — дерево кругом! Конечно, настроение у меня упало сразу… а волосы, наоборот, поднялись дыбом. Тут слышу, лопатой бьют по крышке. И голос:

— Леха! Леха! Я здесь.

Как я его тогда не убил, не знаю… Конечно, я сам немного виноват. Бык у меня, помнишь, был? Борька? Вылитый Серега. Как раз незадолго до этого я позвал его Борьку забить. Он схватил его за рога — и не видно рогов! Две башки одинаковые мотаются рядом. Я с топором стою наизготовке, а по какой бить?! Пригляделся — вроде у той, что справа, глаза поумнее, не стал по ней бить, вдарил по другой башке… Это Серегина оказалась.

Как будто не сильно я ударил, но он же и до этого плохо соображал… Немного я сам виноват, конечно.

Но он восстанавливается, Серега… Я его медом лечу — я же лекарь классный, — сейчас он уже хорошо стал… на имя откликаться… Но Нюрке зарплату пока еще всю отдает. Видно, я ему тогда сильно все-таки заехал.

От судьбы никуда не уйдешь. Бесполезно. Даже не трепыхайся. Я с той весны как заболел, так и маюсь. Равное — заболел ни с чего вдруг… с крыльца упал выпивши… два раза. Видно, мне на роду так написано. Месяц не мог встать. Уж Клава, жена, сунулась к знахарю, а тот сам заболел!.. рожей. Сестра его сказала: рожей, вроде. Заболел, поехал в город к врачам. Там спутали рожу с грыжей — и помер. Судьба, значит.

Кому что… Как говорится, кому сгореть, тот не утонет. Женька Попов три раза тонул, все откачивали его. Плавать не умеет, а из воды не выгонишь. И лезет все где поглубже. Последний раз тоже с шурином ехали откуда-то на мотоцикле на Женькином.

— Давай искупаемся?

— Давай!

Он зашел по макушку и тонуть начал. Шурин тянет его к берегу за ноги — никак! Тот цепляется за дно… подбородком-то. Но вытащил все-таки. А уж он синий весь.

Повез в больницу, чтобы засвидетельствовали, а водит плохо. Как Женька плавает, так этот водит.

В столб врезался головой, перевернуло их. И из Женьки вся вода, как из кита, — мигом. Смеется сидит. Смотрит — шурин рядом сидит… не смеется что-то. Скорей его в люльку и обратно в больницу, шурин-то не в ту сторону поехал.

К реке стали спускаться, он тормозить, а тормоза на столбе остались. И в реку оба!

Женька тонуть, шурин вытащил его, начал откачивать — бесполезно, давай грузить на мотоцикл. Хорошо тут девочка какая-то с грибами шла, по ягоды ходила, позвала взрослых. А то бы они и катались туда-сюда, пока все столбы не пересчитали. Еще пересчитают — от судьбы не уйдешь.

Трофимов Колька как уж не хотел жениться — ему цыганка нагадала: от жены умрешь. А природа требовав

Бывало, жена Галька к ночи ближе в окошко: Коля, Коля! А тот затаится, не идет — жить очень хотел.

Ну и довел ee! На нервах же все. Дергаться стала, опрокинула щи… как раз ему на то место, через которое смерть должна прийти… Ампутировали удачно. Вроде бы теперь живи, радуйся, бояться нечего. Нет, он скучать стал по ем и зачах.

И знал вот, а ничего сделать не смог. Судьба!

Меня осенью отпустило. Немного хоть раком стал ходить. Ну выпил, конечно, с выздоровлением бутылку, две ли. Пошел дров наколоть да топором-то по ноге себе… по пятке как-то. Как вот по пятке-то?!. Судьба, значит.