— Один.

— А билеты случайно не сохранились?

— Сохранились, — Зурин полез в карман, извлек две синие бумажки, — и не случайно. Но это долгая история, связанная опять-таки с бывшей женой.

— Билеты можно подобрать на улице, — глухо вставил Стогов. Он окаменело стоял у стены.

— А почему я должен подбирать на улице? — Зурин пожал плечами, развернул перед Макеевым бумажки. — Да такие на улице и не валяются. Смотрите: четыре билета. Два с оторванным контролем, а два — нет. По той причине, что моя бывшая жена не приняла приглашения. Мне об этом не хотелось распространяться. Я человек гордый.

— Алиби, значит? — подытожил Макеев.

— Ничего не понимаю. Причем тут алиби?

— Притом, что сбитый вчера в 12.30 вашей машиной мальчик погиб.

— Вон оно что, — присвистнул Зурин. — История... Теперь все ясно.

— Да, история... — Макеев задумчиво смотрел на билеты. Нет, он не собирался менять принятого решения. Он чутьем угадывал фальшь в поведении Зурина. И, кроме того, он не мог не верить Стогову. А билеты? А с билетами надо разобраться. Он перевел взгляд на Зурина.

— Вы где работаете?

— В аэропорту. Автокарщиком.

— Я вынужден задержать вас.

— Почему?

— Для выяснения некоторых обстоятельств.

Когда был оформлен протокол задержания и возмущенного Зурина увели, Макеев долго молчал, покуривая, потом спросил Стогова.

— Может, ты все-таки обознался, а? Нелепо вроде: отдать свои документы, а потом сбежать?

— Я на границе служил, товарищ капитан. Слету личность запоминал. И этого запомнил. А насчет документов так: испугался он тогда за свою шкуру и поэтому документы отдал. А потом очухался и придумал все это.

— Да, ситуация! И еще эти билеты... А у нас — ничего. Опознание отпало. Фотография его у нас есть. Даже я бы его опознал, хоть и не видел никогда. Вот теперь попробуй докажи, что это был именно он, а никто другой. Ладно, с женой его поговорим, а там посмотрим.

Бывшую жену Зурина — Олю Фролову, работавшую лаборанткой на химзаводе, товарищи охарактеризовали как человека честного и добросовестного, которому можно верить.

После работы она пришла в милицию. Лицо открытое, симпатичное. Держится скромно. Макееву она понравилась. «Совсем не пара ей этот хлыщ. Задурил, видать, девчонке голову».

— Хотим кое-что уточнить, — сказал он, — насчет вашего бывшего мужа. Вы с ним не живете?

— Нет. Он пил, обманывал. В общем...

— Понятно. Он говорил, что вы с ним иногда встречаетесь.

— Очень редко. И не по моей инициативе.

— Скажите, вчера он приглашал вас в кино?

— Да.

— В какое время? Приблизительно.

— Он позвонил утром, что-то около одиннадцати. Сказал, что купил билеты. В клуб швейников. Я отказалась. Тогда он пришел после кино сам, показал мой неиспользованный билет. Сказал, что будет хранить его вечно и еще что-то в этом роде. В общем паясничал, долго не уходил.

— Он был пьян?

— Да.

— Клуб от вашего дома далеко?

— Минут пятнадцать ходу.

— Когда он пришел?

— Около четырех.

— Понятно, — прикинул Макеев. — Сеанс закончился примерно в половине четвертого. А как он был одет?

— Одет? — Фролова на минуту задумалась, припоминая. — Пестрая рубаха, техасы, сандалеты.

— Ясно. А вы не знаете, у него есть фиолетовый костюм?

— Не знаю. Но такого я никогда на нем не видела.

В кабинет ввели Зурина. Руднев поднял голову. Ему предстояло продолжить трудный бой, начатый Макеевым. И не просто продолжить, а перейти в наступление, вырвать инициативу. Для этого он уже имел кое-что, чем не располагал и не мог располагать Макеев в силу объективных обстоятельств.

Руднев видел слабые места противника. По одному из них он ударит сейчас, не откладывая. Это — алиби. Щит, который внешне выглядит непробиваемым. Другое слабое место — спутник Зурина. И его нужно обязательно найти. Даже если он такой же негодяй, как и Зурин, бороться с ним будет легче: ему ничего не грозит. И разыскать его надо скорее, по горячим следам. На этот счет у Руднева появились кое-какие соображения, когда он изучал нарисованную Макеевым схему побега Зурина и его напарника. Соображения эти требовали проверки непосредственно на месте происшествия, которую он хотел сделать сегодня же, после допроса Зурина.

— Садитесь, — Руднев кивнул на свободный стул.

Зурин сел, закинул ногу на ногу. Подняв бровь, он оценивающе и бесцеремонно посмотрел на простое крутолобое и скуластое лицо следователя, перевел взгляд на лежащую на столе пачку сигарет. Глаза у него были неприятные: водянистые, холодные.

— Разрешите?

— Курите.

— Вы меня вызвали, чтобы отпустить? Вам-то, надеюсь, все ясно?

Руднев в упор посмотрел на Зурина.

— Нет, не все.

— А что именно?

— Алиби.

— В деле есть билеты.

— Но мне показалось, что они свидетельствуют об обратном.

— То есть? — Зурин выпустил струйку дыма. В глазах мелькнуло выражение то ли недоумения, то ли досады.

— Контроль оторван слишком тщательно. Края в месте отрыва бахромятся. Так бывает, когда это делает человек, располагающий временем. Отрывает медленно, скрупулезно. А контролер обычно рвет быстро, торопливо, оставляя края ровными, как срезанные.

— Вы правы, — согласился Зурин. — Дело в том, что контролер действительно разрывал мой билет медленно, не торопясь. Я пришел рано. Народу было слишком мало, чтобы спешить.

— Понятно. Возможно, я ошибся. — Руднев усмехнулся. — Кстати, вы не допускаете, что я тоже мог находиться на этих же сеансах или мог быть подробно проинформирован о них?

— Ну и что? — неуверенно протянул Зурин.

— Ничего. Просто меня интересует, как вам понравился журнал, который дали перед сеансом. И как он, к примеру, называется?

Руднев выжидающе смотрел в бледное, вдруг окаменевшее в невольном напряжении лицо Зурина.

— Журнала я не видел. Опоздал.

— Допустим. Ну а что было потом, после журнала, помните?

— Ну?

— Тогда скажите: лента рвалась?

— Рвалась...

Руднев покачал головой:

— Не угадали. Пожалуй, хватит?

В глазах Зурина мелькнуло на миг выражение растерянности. Он нервно затянулся, посмотрел в окно. Но тут же взял себя в руки.

— Ну и что? — сказал он. — В кино я не был. Но это не значит, что я находился в машине.

— А где же?

— В другом месте. Но не скажу где. Не могу подводить другого человека. Женщину. Это в протокол можете не вносить.

— Почему же? Внесем. Это ведь говорит о вас как о человеке благородном. И объясняет придуманную вами сказку про кино. Больше ничего сказать не хотите?

— Просто нечего.

— Уведите его.

Уходя, Зурин обжег следователя злобным взглядом. «Нервничает, — отметил Руднев, — потому и перебарщивает. Но это еще не нокаут. Это нокдаун, после которого противник снова поднимается и продолжает бой».

Допросив Зурина, Руднев вместе с Макеевым и понятыми сразу же выехал на место происшествия.

— Ну как? — спросил тот, поудобнее устраиваясь на сиденье.

— Фрукт. Голыми руками не возьмешь. Изворачивается. Показания на ходу меняет. Ни в каком кино, конечно, не был. Теперь, наверняка, новое алиби выдумает. Понадежнее.

— Кое-какие справки я навел. В институте, между прочим, учился. Бросил. Пьет, картежничает.

— Среди дружков покопай, — отозвался Руднев. — Второй вот так нужен! — он резанул ребром ладони по горлу.

По сторонам замелькали поля и перелески, чередующиеся с новостройками. Окраина. Свернув в переулок, шофер затормозил и вывел машину на обочину.

— Лучевой переулок. Приехали, — Макеев распахнул дверцу и выбрался на шоссе. Вслед за ним вылез Руднев. Огляделся. Макеев прошел вдоль шеренги молоденьких лип и остановился возле колонки. — Здесь машина стояла. А бежали они туда, — он махнул рукой в направлении поля, перегороженного высоким забором, за которым начинался совхозный сад. Дальше виднелась проселочная дорога. По дороге вдоль стены соснового леса пылил автобус.