Я замерла, не в силах пошевелиться, чтобы ни движением, ни дыханием не выдать тот атомный взрыв, что происходил внутри. Впервые за всё время нашего знакомства эльф назвал меня по имени, и в его устах оно звучало паролем, ключом к наглухо запертой и забаррикадированной части моего сердца, что жглась с того момента, когда я впервые увидела его. И он назвал меня своим другом… Я медленно перекатилась на спину, по листьям сплетённых над головой ветвей ходили волны.

— Я помню. Ты тоже сказала мне это тогда в госпитале, после битвы.

— Да, — прошептала я. — Но тебе не обязательно считать меня другом, если это идёт против твоих убеждений. Мы прекрасно ладили и так.

— Зачем я буду себе врать? — Иорвет пожал плечами. — Мои, как ты говоришь, убеждения не касаются друзей, они про другое. Дай же мне, наконец, рассказать, и ты поймёшь.

В его голосе проскользнули нотки раздражения, я усмехнулась себе под нос — несносный вспыльчивый характер эльфа никакая дружба не сделает пушистым и мягким. Я снова приподнялась на локте, чтобы видеть его, и приготовилась слушать.

— Гленн был как твой пират, только среди эльфов: отважный, хитроумный и настоящий сорвиголова. Жажда странствий довольно скоро заставила его покинуть дворцы и тенистые леса Дол Блатанна.

Иорвет говорил. Он рассказывал, как отец, ещё будучи совсем молодым по меркам эльфов, путешествовал по миру, попадал в передряги из-за своего необузданного нрава, как участвовал в набегах вместе со скеллигскими пиратами, как едва спасся от казни в Каэдвене за то, что вступился за полуэльфку из портового борделя. О том, как обманул дриад Брокилона и бежал из их леса.

— Подозреваю, что в Брокилоне у меня найдётся с десяток сводных сестёр, — усмехнувшись, добавил он.

Возмужав, Гленн вернулся в Долину Цветов и с командой близких друзей пытался противостоять непрерывному и неостановимому захвату людьми эльфийских земель. Шоннохи, так они называли себя, что значит «Лисицы» в переводе со Старшей Речи, устраивали диверсии, сжигали дома и орудия труда людей, угоняли скот. Но всё было напрасно — пядь за пядью цветущие сады, живительные леса Дол Блатанна вырубали, превращали в разрытые поля.

— Люди не уничтожили только сердце долины — «Звезду, отраженную в реке», дворец Feainne ar Aevon. Он стоит на плато, со всех сторон окружённом водопадами, и даже у dh’oine не поднялась рука разрушить его. Я был там много раз, и, несмотря на пару сотен лет запустения, весь Ард Дол по сравнению с ним не более, чем бледная тень, — голос Иорвета изменился: — Говорят, что Энид ан Глеанна восстановила дворец…

Он задумался.

— А легенды говорят, что всё самое прекрасное покупается лишь ценой великого страдания. Наверное, так оно и есть… Как бы то ни было, эльфы оставили Дол Блатанна. И мой отец ушёл тоже, одним из последних, а потом встретил Аэлирэнн — Деву из Шаэрраведда. Они были похожи, как огонь и пламя, и Аэлирэнн была ещё более отчаянной, чем Гленн. Она была ожившим духом войны, а отец всегда предпочитал добрую драку трусливому бегству. Ты знаешь, чем закончилась та война, и вскоре после казни Аэлирэнн отец вмиг из охотника превратился в преследуемую дичь. Как это знакомо… — потянувшись, Иорвет подкинул хвороста в костёр и отодвинул одеяло в сторону, чтобы не придавить высунувшийся из-под края любопытный росток.

Путешествия Гленна превратились в скитания, удача отвернулась от него. Так бы путь мятежного эльфа и закончился где-то в Веленских болотах, если бы его не выходила молодая травница.

— Конопатая, круглолицая dh’oine, — неожиданно зло сказал Иорвет. Медленно выдохнул.

Оправившись, его отец подался в Ард Дол, осел, остепенился. Женился на красивейшей эльфийке из древнего рода.

— Ариэль, — едва слышно произнёс он.

А потом там, в Ард Доле, родился он, Иорвет.

— Я всегда походил на отца и печалил мать буйным нравом. Единственное, чему она смогла научить меня из всех так любимых ею искусств, так это игре на флейте. Всё остальное время отец учил меня сражаться. Это были счастливые дни…

Шли годы, и Гленн всё больше замыкался в себе, всё чаще уходил в одиночестве надолго в горы. В тот день, когда Иорвету исполнилось сорок — практически совершеннолетие по эльфийским меркам, его отец исчез.

— Мама ждала его всю весну, прошло лето, а осенью она угасла. Тоска иссушила её красоту, она скучала, не могла жить без него и не могла простить. В нём одном было столько жизни, что хватало на них двоих. Она ушла на остров Яблонь в одиночестве.

Я молчала, на глаза навернулись слёзы. Иорвет тоже помолчал.

— Я отправился искать его. Я был в ярости, я хотел выплюнуть ему в лицо всё, что думаю о нём. И я нашёл его в Велене, с умирающей от старости согбенной травницей на руках.

Иорвет вдруг выхватил с перевязи на груди кинжал и всадил по рукоять в твёрдую землю.

— Я кричал на него на её могиле. И знаешь что? Он не отвечал мне. Передо мной стоял сломленный старик, который ещё год назад был молодым эльфом! Я ушёл. Я плюнул ему под ноги и ушёл. Ту неделю я помню, как в тумане. Эльфам и так несвойственно много пить, но тогда в компании артели краснолюдов-плотников я пил, как краснолюд. Они потешались надо мной, как над забавной зверюшкой. И я не выдержал и вновь пошёл искать моего отца. Я любил его… Не смог перестать любить.

Украдкой я вытерла рукавом глаза. Голос Иорвета стал едва различимым за потрескиванием костра, и ветви деревьев склонились, будто бы тоже прислушиваясь, и сплели вокруг нас зелёный купол.

— Я снова нашёл отца. Ещё живого, привязанного к дереву, распотрошённого как рыбу. Он даже не сопротивлялся этим бандитам, и я застал только последний затухающий взгляд, будто бы он не умирал всё это время лишь потому, что ждал меня. Я не успел сказать ему… Я убил их всех до единого. И много других таких же после… Понимаешь, Яна, эти dh’oine убили его дважды! Сначала она убила его душу, и потом они убили его тело. Эта dh’oine убила мою мать. Отношения с dh’oine разрушили всё. И я поклялся… Понимаешь?

— Понимаю, — прошептала я.

— Я не успел сказать ему… — повторил Иорвет, опустил голову на скрещенные на коленях руки.

Его спина сгорбилась, я встала и, обойдя костёр, опустилась на одеяло рядом с ним и несмело прикоснулась ладонью к его спине. Эльф не шелохнулся, и я обняла его за плечи. Я просто была с ним и чувствовала, что так правильно. Никакие слова не были нужны. Просто сидеть рядом, обнимать этого огромного страшного эльфийского мужика и молчать.

Я ничего не сказала ему, когда на ближайшем дереве соткалось из тьмы видение привязанного к стволу окровавленного эльфа, точёными чертами лица до боли напоминавшего Иорвета. Фантом силился поднять упавшую на грудь голову, посмотреть на нас сквозь висевшие слипшимися сосульками длинные тёмные волосы. Наконец, ему это удалось, он исподлобья взглянул на меня зелёными Иорветовыми глазами и растаял в воздухе.

Эльф шевельнулся.

— Тебе надо поспать, моя очередь дежурить.

Я отпустила его и вернулась на шкуру.

— Не уверена, что смогу теперь заснуть, — пробормотала я и кивнула в сторону сумки Иорвета. — Сыграй?

Он криво усмехнулся, достал флейту, подул в неё, покрутил в руках.

— У этой истории было продолжение, когда я решил, что не повторю ошибок отца, и после долгих, очень долгих скитаний вернулся в Ард Дол. Я хотел осесть, хотел покоя. Но не смог, не выдержал. Чем это закончилось, ты знаешь, — Иорвет пробежал пальцами по телу флейты, вывел витиеватую трель, оборвавшуюся на высокой ноте. — Я слишком похож на него…

— Да, слишком похож, — прошептала неслышно я, накрылась шкурой и отвернулась, чтобы он не видел моего лица.

Из глаз текли слёзы, и я бесшумно плакала о маленькой конопатой травнице, и о себе, и о слове «друг», звучащем, как приговор. А флейта пела о любви — той, которая невозможна.

Я ползла, отплевываясь от ледяной коричневой жижи. Руки по плечи тонули в грязи, я цеплялась за пожухлые длинные волосы травы. Они рвались в ладонях. Ноги всё глубже засасывало в чавкающую топь. Я рычала, стонала и ползла. «Раз, два, три, четыре, пять — будем в смерть с тобой играть», — отзывалось в ушах злым детским голоском эхо. След из сладостей привёл сюда, я видела впереди мою цель.