Останя знал, что из близких у Коса была только сестра, скромная трудолюбивая девушка. Кос и Авда были еще подростками, когда на семью посыпались беды: умерли родители, старшего брата и сестру унесла болезнь. Для Коса и Авды началась полная трудов и лишений жизнь. Родственники и соседи сочувствовали и помогали им, но ничье сострадание не могло заменить брату и сестре семью. Укрывшись от посторонних взглядов, мальчик и девочка не раз плакали в своем опустевшем доме — от этих бед и недетских тягот у них в глазах затаилась печаль. И позже, когда брат и сестра выросли, судьба продолжала испытывать обоих. Казалось бы, хватит уж, пора бы и им наконец узнать радость и довольство — заслужили ведь своею горькою участью, трудолюбием, уважением к людям. Да и сами удались: Кос хоть и невысок ростом, зато крепок, а Авда тонкая, гибкая, лицо чистое, взгляд доброжелательный. Посмотрит ей в глаза парень и будто тонет в их ясности… Коса пленила веселая красавица Даринка, но она предпочла ему Останека из Вежина, а Авда в день Лады отвергла предложения парней, не пожелала стать чьей-либо женой. Странная: ей, сироте, вроде бы не пристало привередничать. Другая на ее месте не медлила бы: с мужем-то на свете легче. А она и сама не могла сказать, чего ей хотелось. Видно, не пришел ее час, не заговорило сердце — молчало, ждало чего-то, а счастье не приходило, запаздывало…

Когда налетели сарматы, Авда вместе с другими женщинами ворошила на лугу сено. Кого постарше — не тронули, а ее схватили. Кос как узнал об этом — на коня и за сарматами.

— Что собираешься делать?

— Не знаю… — сокрушенно проговорил Кос.

Останя и Фалей тронули коней.

— Постойте, а вы куда?

— За ними! Они схватили Даринку!..

— Я с вами!

Они не ответили и не оглянулись: и без того ясно было, что их стало трое.

След сарматских коней забирал влево — они повернули по следу. Справа небо затягивалось дымом: горели села. Где-то там были готы. В небе кружили вороны — черные птицы чуяли обильную пищу.

До вечера ехали не останавливаясь. В сумерках у ручья спешились, сполоснули лица. Останя и Кос двинулись было дальше, но Фалей не последовал их примеру.

— Незачем торопиться, пусть кони отдохнут.

— Так мы не догоним их! — горячились Кос и Останя.

— Ночью степняки дают коням отдых и отдыхают сами. Мы поступим так же. — Фалей оставался тверд. Его спокойствие только будоражило обоих. Он понимал тревогу своих товарищей и постарался успокоить их: — Они не тронут женщин, пока не привезут в свое становище. И потом поймите, что пленниц нам у них не отбить.

— Что же ты предлагаешь?

— Я сказал: дать отдых коням. На усталых далеко не уедем. Отдохнем, догоним степняков и там посмотрим, что делать.

Останя и Кос неохотно согласились с Фалеем. Он выбрал укромнее место недалеко от сарматской тропы.

— Переночуем здесь. А теперь подкрепимся.

Он выложил из сумки хлеб, мясо и мед. Все сразу почувствовали голод и дружно принялись за еду. Когда покончили с мясом, Фалей отрезал еще по куску хлеба, открыл чашу с медом. Они макали хлеб в мед и ели, чувствуя, как вместе с силами к ним возвращаются и надежды. Потом они улеглись под деревьями — сарматские плащи из плотной шерсти как раз и были рассчитаны на такие вот ночевки на голой земле. Фалей замолчал, затих Останя, молча ворочался с боку на бок Кос, завернувшись в накидку, сотканную и сшитую руками Авды.

Уснули они не сразу: тревожные мысли не давали им покоя. Фалей думал о том, что степь велика, что сарматы в ней у себя дома и что освободить женщин будет чрезвычайно трудно. Жизнь сама по себе полна превратностей, и нужны безмерные силы, чтобы просто выжить, а в степи им на каждом шагу будет грозить смерть или плен… Он пытался представить себе, что теперь происходит в окраинных росских селах. Дымное небо говорило: там беда, там льется кровь, и копыта вражеских коней топчут цветущую июньскую землю… Он думал о воеводе Добромиле, об Асте, Ивоне, о вежинцах, ставших ему близкими, и сердце у него полнилось тревогой за их судьбы. И Бронислав со своими людьми вызывал теперь у него только сочувствие: кончилось время ссор, настало время единения. Что делает сейчас этот неистовый воевода? Кинулся сломя голову на готов? Возможно, и так, только вряд ли: война для него — не забава, а призвание. Любопытный народ — россы. Они довольствуются малым, живут своим трудом, и дороже всего ценят свободу, независимость, свое право жить, как считают нужным. Они не покоряются врагу, не смиряются с нашествием… Такие если уж дружат, то неизменно, на них можно положиться…

Останя лежал, как на угольях. Мысли у него метались, не находя выхода. Да и был ли он, выход? Всего за полдня разрушился привычный жизненный уклад, люди сорваны с мест и ввергнуты в пучину бед, а их жилища преданы огню. Было Вежино, Загорье, был отец, мать, братья, сестра, была Даринка — что со всеми ними будет дальше. Все сметено вражеским нашествием.

Отец… С ним опасность казалась меньше. Он умел не спеша принимать решения и потом действовать без колебаний. Останя любил отца, старался во всем походить на него, только это ему едва ли удавалось. А может быть, и удавалось, да незаметно было за разницей лет. Теперь, с расстояния, которое с каждым днем будет увеличиваться, он как-то иначе, лучше увидел своего отца. Отец воспитывал его в строгости, растил из него мужчину, но с каким вниманием! Улыбнется глазами, и сразу видно: одобряет, радуется. Он не терпел безрассудства и чрезмерной осторожности, больше похожей на трусость, чем на здравомыслие. А вот на горячность сына смотрел с улыбкой — сам когда-то наверняка был таким. Да и что за молодость без огня, без постоянного стремления во всем быть первым!.. И все-таки любовь и уважение к отцу не могли заслонить в душе Остани горькую обиду на него: что не бросился вдогонку за сарматами, не отбил у них Даринку и что оставил его одного. Как ни оправдывал отца, обида оставалась: Даринка-то у степняков, у их костров. Мысль об этом жгла его, как огонь, лишала покоя. Из-за него ведь, Остани, она там…

Он повернулся на бок, повернулся еще, потом не выдержал, заговорил вслух, надеясь, что Фалей услышит его, поможет ему приглушить боль.

— А если мы… не догоним их?

— Догоним: у них обоз, они не могли далеко уйти, — ответил Фалей.

— Может быть, поедем? Проберемся в их лагерь и освободим…

— Они умеют стеречь свою добычу.

— А может удастся?! — торопливо выговорил Кос. И он не спал.

— На это мало надежды. Сначала пусть отдохнут кони. Спите.

— Фалей, отец… правильно поступил, что не погнался за степняками?

— Да, Останя, он не мог иначе. Там больше женщин и детей и больше врагов. Он поступил как должно воеводе.

Обида на отца проходила. «Прости, отец, что вгорячах плохо о тебе подумал, — мысленно обратился к нему Останя. — Твое место там, зато мы с Фалеем здесь… Мы догоним их, никуда они от нас не уйдут…»

От этой мысли ему стало легче, он опять начал ощущать окружающий мир. Вечер был теплый и тихий, ничто не нарушало покоя земли, зато как-то сразу дала о себе знать раненая голова. Он повернулся поудобнее, чтобы меньше болело, и задремал. Задремали и его товарищи.

Около них паслись стреноженные кони.

В этот час воевода Добромил стоял со своими людьми на опушке леса. В вечерних сумерках перед ним страшно полыхало село Волхово. Желтые языки пламени лизали темнеющее небо, крики людей слились в один долгий вопль отчаяния и боли. На фоне пожарища метались конные и пешие.

Будто завороженные этим зрелищем, замерли на опушке леса люди и кони, руки воинов сжимали рукояти мечей.

От села бежали женщины и дети; скрипели телеги, ездовые неистово нахлестывали лошадей. Видя молчаливый строй воинов, беглецы переводили дух и спешили дальше, за спины бойцов, в спасительные леса, на Загорье, туда, где еще не было врага. Но не все проходили молча. Женщина с ребенком на руках остановилась, откинула с лица спутанные волосы, закричала: